Стрекоза

– Вы, голубчик… – тут он поймал себя на мысли, что невольно подражает Фантомову и что теперь он ведет себя не как Пашин учитель, так недавно решавший с ним задачки по математике, а как доктор, разговаривающий с больным и не желающий признать тяжелую стадию заболевания своего пациента. – Вы не волнуйтесь так. Все устроится, она обязательно вам напишет!

Он отхлебнул чаю. Ух, он совсем забыл положить на стол сахар!

– Вы поймите, она же поехала туда учиться, – сказал Витольд Генрихович, доставая сахарницу из мойки, куда ее впопыхах сунул вместе с подносом. – Да-да, учиться, а не развлекаться, так сказать, а теперь вот пришлось еще и работать, иначе без медицинского стажа в Академию дороги нет.

Паша понимал и даже честно пытался убедить себя в том, что, конечно, не развлекаться. «Но она еще так молода и так… доверчива…» – думал он, и, главное, мерзкий червь сомнения ему подсказывал, что, если бы она изнывала, страдала от одиночества и, наконец, если бы она скучала по нему так же сильно, как он по ней… Ох, она бы непременно ему чаще писала, а раз нет – значит, ей этого не хочется, и это убивало его больше всего. Он доел бутерброд и отпил чаю из чашки, чуть не обжегшись, потому что забыл о поданной на блюдце серебряной ложке.

Оба молчали и сосредоточенно жевали вкусные бутерброды. Наконец Паша отодвинул чашку и смахнул крошки со стола прямо на пол. «Хорошо, что Глафиры все-таки тут нет», – подумал Штейнгауз, видя, как ворох маленьких хлебных комочков веером разлетелся по недавно стиранному половику. Паша с чувством произнес:

– Я знаю, что надо делать. – Помолчал и решительно добавил: – Я поеду ее навестить!

Витольд чуть не выронил чашку из рук. «Простите, не понял», – хотел сказать он, но, пока собирался, ему как раз стали понятны намерения молодого поклонника Людвики, так несправедливо и так быстро забытого ею. А ведь, в сущности, он с ним оказался в почти одной и той же ситуации: его Берта тоже бросила, преждевременно, неожиданно и – навсегда. И разница только в том, что этот молодой человек еще хоть как-то может побороться за свои чувства, а вот он, Витольд, нет. И все эти сны недавние вместо того, чтобы развязать ему руки от былой привязанности и отпустить с миром, лишь возбудили в нем потраченную молью былую ревность и оставили терзаться подозрениями в Бертиной неверности, даже там, за гранью мира реального и мира предполагаемого (ибо ревность, как оказалось, может быть сильнее любви и может быть совершенно не связана так близко с телом, как все думают, а совсем наоборот – с духом, и это вносит полную сумятицу в размышления о ней). «Ах, право, что за вздор!»

– Я поеду навестить ее, – повторил Паша и наклонился вперед, рассматривая нахмуренное лицо Витольда, видя, что тот его как будто не слышит.

Витольд очнулся от вздора, будоражащего его ум, поставил чашку на блюдце и сказал Паше:

– Давайте сначала немного подождем. Мой опыт подсказывает, что женщины… как бы это сказать… женщины не всегда положительно реагируют на такие проявления чувств. Подождите немного, может, она вам скоро напишет, и все прояснится, а так вы можете добиться обратного результата. Кроме того, у нее скоро будут вступительные экзамены в Академию, и, поверьте, худшего момента, чем сейчас, вы не могли бы найти.

Паша испуганно взглянул на Витольда:

– Вы думаете… вы думаете, она меня… – Ему неудобно было произнести «не любит», и поэтому он сказал: – Вы думаете, она меня не ждет?

– Я думаю, что не надо делать поспешных выводов и тем более не надо делать поспешных шагов. Берегите светлые чувства как можно дольше, голубчик, и считайте дни до хороших событий, которые… – «Которые могут никогда не наступить», предательски пронеслось у него в голове, но для Паши он закончил эту фразу иначе: – Которые в скором времени ожидают вас. – Сказал и спрятал взгляд. Паша не должен был догадаться, что смысл фразы был коренным образом изменен на ходу, чтобы не задеть его чувств. В глубине души Витольд думал, как и сам Паша: если бы она по нему так же скучала, то непременно написала бы, непременно…

Паша тяжело вздохнул. Встал из-за стола. Поблагодарил Витольда за чаепитие и направился к выходу.

Витольд шел за ним и думал, не слишком ли пессимистично звучал его голос, когда он давал Паше сей оптимистичный совет.

В дверях Паша обул старые кеды с пыльными шнурками и попрощался:

– До свидания, Витольд Генрихович. Спасибо вам за совет. Вы, конечно, правы – зачем я там ей нужен, как гром среди ясного неба? Там большой город, огни, мосты… – Причем на язык просилось «разводные мосты», но он не внял внутреннему голосу и сказал только «мосты». – Там – красота, а у нас – одно и то же, скукота, грязь, пыль по колено.

– Ну-ну, не такая уж и пыль по колено, вы тут, голубчик, преувеличиваете, – поторопил остановить Пашин унылый поток Штейнгауз. – И потом, кто вам сказал, что там красота? Последний раз, когда я там был, Ленинград еще не до конца восстановили после войны, да и климат там, прямо скажем, не южный, так что наслаждайтесь летом и теплом!