Стрекоза

И как только сказал, тут же из окошка приемного, с другой стороны прозрачных дверей, высунулась голова дежурной и крикнула, как кукушка из часов:

– Седьмая на выезд!

– Ну ладно, побежал я, Людвика Витольдовна, не скучайте!

И побежал. А Людвика смотрела ему вслед и думала, как ей с ним интересно. Вроде ничего такого не рассказал, а как будто все перед глазами прошло, как в кино: и происшествие на проезжей части, и толпа вокруг сбитого пешехода, тетка с капроновой сумкой и перепуганный водитель. А потом – протискивающаяся сквозь толпу, пахнущая крепким табаком грозная Федора Степановна в полушубке поверх белого халата. Получается, что Глебу Березину повезло – его вовремя остановили на неправильно выбранном пути, и вот теперь он спасает людей и занят своим делом.

А ее, Людвику Штейнгауз-Кисловскую, ее в спину кто-то подталкивает? И подталкивает ли? Что-то пока неясно. Людвика задумалась и села на стул рядом с фикусом, у которого с одной стороны листья блестели, будто новые, а с другой – как были, так и остались в толстой пыли. Ой, это ж она Березина так заслушалась, что не заметила, как два раза с одной стороны фикус протерла, а с другой – ни одного. Ну дела! И Людвика, намочив тряпку в ведре с мутной от пыли водой, стала тщательно протирать вторую сторону фикуса и думать о своем более чем туманном будущем.

X

Витольд Генрихович с трудом узнал Пашу. Во-первых, тот был не в курсантской форме, а в обычной рубашке в клеточку, легкой спортивной куртке и светлых хлопчатобумажных брюках, во-вторых, он похудел, а в-третьих, было похоже, что у него лихорадка – впавшие глаза блестели, как у чахоточного, а рот сузился в тонкую провалившуюся линию.

– Паша? – только и сказал Витольд, не веря своим глазам и откладывая сверток Фантомова на то же место у двери. – Какими судьбами?

Паша растянул рот в кислой улыбке и глухо промолвил:

– Здравствуйте, Витольд Генрихович, к вам можно? Я ненадолго. Извините, что без предупреждения.

– Да-да, голубчик, конечно, – спохватился Витольд, – проходите.

Паша вошел в прихожую и, увидев себя в зеркале у двери, пригладил вихры на отросшей за пару недель «шевелюре» – буйной по сравнению с курсантской прической под ноль. Было очевидно, что он давненько не смотрелся в зеркало.

– Вы извините меня, – повторил Паша, – я просто зашел узнать, м-м-м… Вы от Людвики что-нибудь получали? – Паша сунул руку в карман и вынул потертую почтовую открытку с праздничным салютом над красно-кирпичным Кремлем и большой безыскусной девяткой, грозно возвышающейся над Спасской башней. – А то она мне совсем не пишет. Вот… – Он протянул открытку. – Последнюю получил от нее еще в мае – с Днем Победы поздравила.

– Ах, вот оно в чем дело! – Штейнгауз облегченно махнул рукой. – А то я уж подумал, что вы заболели. Да вы проходите, проходите, – Витольд указал на гостиную, но потом передумал и предложил: – Или нет, давайте-ка вот что, давайте-ка мы с вами чаю выпьем.

Паша кивнул, хотя и пробормотал:

– Да я в принципе совсем не голоден… – Но в кухню прошел.

Витольд подумал, какое суматошное утро, а впрочем, уже не утро, и он так и не успел привести себя в порядок после вчерашнего. Он поставил чайник на плиту и пошел в гостиную принести поднос с заварочным чайником и чашками. Паша тихо сел за стол ближе к окну и вздохнул, потирая ладони, как будто ему было зябко и в то же время как будто он чувствовал, что вот теперь что-то уж точно прояснится.

Витольд вернулся с подносом, сложил грязную посуду в мойку и вынул чистые чашки из буфета. Паша кашлянул и осторожно повторил тот же вопрос, что задал в дверях:

– А вам она пишет?

Витольд открыл холодильник, достал оттуда ветчину столичную и два вареных яйца, масло и лимон, разложил все на столе и стал нарезать хлеб, второй раз думая: «Ах, как нужна была бы сегодня Глафира!»

– Пишет ли мне она? – переспросил Витольд. – Как вам сказать, молодой человек? И да, и нет. – К своему стыду, он не мог вспомнить, когда в последний раз получал от дочери письмо. – Кажется, последняя открытка была на мой день рождения. Нет, не открытка, а телеграмма, и было это… Господи, когда же это было? Ах да, пятнадцатого июля… – Он насыпал заварки в чайник, намазал масло на хлеб, положил на него сверху ломтик ветчины и предложил Паше. Запахло вкусной едой, и Паша заметно приободрился.

– Да, я точно вспомнил: это было пятнадцатого июля. – Витольд намазал второй ломоть хлеба маслом и откусил его сразу так – без ветчины, почувствовав какой-то бешеный голод.

– Что, что она вам написала? – выпалил Паша и смутился: – Я имел в виду, какие у нее там новости? Что она делает? И почему она мне совсем не пишет? – воскликнул раздосадованный Паша, подумав, что из телеграммы ничего нового узнать нельзя, и это еще больше его разозлило. Но все же бутерброд он взял и тоже откусил.

Витольд налил себе и ему пахучий чай, бросил в чашки кружочки лимона, внимательно посмотрел на Пашу и подумал: «А вот и еще одна жертва странной человеческой болезни, которую почему-то воспевают в веках».

Но вслух сказал: