Стрекоза

У-ух! Под ней плыл переливающийся огнями нескончаемый поток транспорта разного калибра – снующие и спешащие автомобили, неповоротливые «уазики» и урчащие ЛАЗы, звонко голосящие на поворотах трамваи. Люди тоже сновали взад-вперед, как заводные куклы, и пестрым движущимся пятном тягуче заполняли тротуары и переходы. Было странно смотреть на город с высоты пятого этажа. У родственников отца Людвика жила ниже, на втором этаже, да и окно ее выходило во двор, и потому обычно высотные дома возвышались над ней, когда она шла по улицам, а теперь – она, маленькая, ошеломленная, возвышалась над ними – над крышами и башнями сверкающего огнями большого города, и ей казалось, что только теперь она, наконец, поравнялась с ним и увидела его лицо. Как оно было прекрасно! Вечер струился над Ленинградом, как попутный ветер над многомачтовой баркентиной, и город, как могучий корабль, шумно вдыхал его пьянящий воздух и следовал своим стремительным курсом на полных парусах, соревнуясь в скорости не со смешно бегущими по его улицам пешеходами, а с плывущими сиреневыми облаками.

– Ну Людвига, прикрой балкон, а то нас продует. – Это Лера вошла в комнату с подносом, на котором были две чашки на блюдцах и чайные ложки. – Мы ж только с улицы, неужто не продрогла?

Пришлось вернуться в комнату и закрыть балкон. На столе уже стояли две вазочки с вареньем на длинных ножках – одно было бордового цвета, а другое оранжево-кирпичного, рядом – тарелка с нарезанным ломтиками сыром в мелких дырочках и колбасой с белыми круглыми жирками, две булки с продольными вмятинками на одном боку – городские – и открытая масленка, еле вместившая в себя плотное, бело-желтое тело еще не начатого масляного брикета. Людвика так залюбовалась городским пейзажем, что не заметила, как подруга все натаскала из кухни, быстро и умело. Ой, как же вкусно пахнет!

Наконец Лера деловито принесла большой заварочный чайник и водрузила его на деревянную подставку, чтобы не замарать чистую скатерть.

– Ну наливай, угощайся! – скомандовала она Людвике и подвинула ей чашку.

Чай дышал Людвике в лицо влажным паром и терпким ароматом индийской заварки, а городской булке, порезанной на четвертинки, очень шли масляные слои с густыми подтеками бордового, как оказалось, вишневого, без косточек, варенья.

Слово за слово, и Лера начала нудно рассказывать про свои приключения и попытки завязать уличные знакомства, что она делала всегда, когда рядом оказывался, на свою беду, какой-нибудь неискушенный слушатель, и тараторила без умолку, не давая собеседнице вставить слово.

Неужели ей больше ничего, кроме этого, не кажется интересным? Людвике было невыносимо скучно, она пыталась следовать за перипетиями Лериных рассказов, но постоянно сбивалась с нити, так как думала о своем – о большом и удивительном городе, живущем своей отдельной от его жителей жизнью, свидетелем которой она так неожиданно оказалась, о Глебе Березине, о Паше, который о ней, наверное, сейчас очень тоскует, об отце, которого она так неожиданно бросила на расторопную, но все же докучливую и не очень образованную Глафиру, о гадком Саше – как он смешно с ней конкурировал в тире или бассейне, чтобы завоевать восхищение брата, о докторе Фантомове и его склянках и стопудовых, неподъемных медицинских энциклопедиях, из-за которых она, по сути, и оказалась сейчас здесь – в просторной комнате совершенно чужой ей девушки, которая уже третий раз рассказывает, как она целовалась у метро с одним или обнималась в подъезде с другим. А вот она, Людвика, ни с кем не обнималась и не целовалась, ну не считая Паши. Но он был свой – он был из детства, и виделось это все как в кино или далеком забытом сне.

– Бери, бери еще, намазывай булку вареньем, абрикосовое тоже вкусное, это Ирида Марковна, подруга мамы, со своей дачи привозит. Ну и имя – Ирида. Правда, смешное? Мы ее все Ирина, а она: «Нет, зовите меня Ирида», вот зануда. Слушай, а ты чего не красишься никогда? Тебе должно пойти, а?

Вот тут-то Людвика и потеряла бдительность и окончательно попалась на Лерин крючок, как оглушенная динамитом рыба. Вместо того чтобы профильтровать сказанное болтушкой Лерой, она беспечно кивнула в ответ и не успела опомниться, как Лера уже сдвигала в сторону приборы и тарелки и раскладывала свои многочисленные косметические сумочки, цветастые и разнокалиберные, коих у нее было премного.

– Так, начнем с подбора пудры. У тебя какой цвет лица? – произнесла Лера так строго, что Людвике даже стало неловко.

– Не знаю, бледный, наверное, – промямлила она, как будто извиняясь.

– Не бледный, а светлый, а точнее, слоновая кость, скорее всего. А бледный – это неправильно, мы все можем быть иногда и бледные, и не очень, – продолжала тоном профессора косметических наук Лера, разглядывая несколько круглых толстых коробочек, которые любовно разложила на столе вместо булок с маслом и вареньем. – Так, «Кармен» не подойдет, это рашель. «Гвоздика» тоже слишком розовая, а вот «Лесной ландыш» как раз нужного цвета, светло-розовый. Так, пока отложим.