Стреляйтесь сами, Мазепа

– Я тебя спрашиваю: что в доме нашли? Гектограф? Прокламации? Оружие? Прокурору что говорить будешь? Может, собралась там компания и, напившись, куражилась, а ты с ружьями к ней в гости! И то, что из дому ход имеется под землёй, тоже ни о чём не говорит. Его, скажут тебе, ещё при Ермаке казачки проковыряли от нехристей спасаясь. И поди докажи, что это не так. А где он, кстати?

– Кто, Ермак?

– Топтун мой.

– Домой отпустил.

– Тьфу! – выругался Дедюхин, – Посылай за ним. Он мне ещё за сегодняшний день не отчитался. Хотя, постой. Докладывать начальству резона не вижу, одни неприятности наживём. Ты ведь понимаешь, что в этой промашке не только твоя, но и моя вина есть -плохо своих «наружников» дрессирую. Сделаем так: ты уряднику своему ещё раз по морде съезди, чтоб молчал. В его же интересе. А я своего ретивого охломона для порядка на десять целковых оштрафую, чтоб знал наперёд, подлец, как инструкции нарушать. Ну, а сбежавший хозяин дома от нас никуда не денется. Так? Так. Паренёк тоже нам известен. Ну, а про хромую девку ты дай команду околоточному, чтоб он тихо в своих улицах людишек пораспрашивал. На Руси хоть и хватает убогих да горбатых, только каждый из них скорбь свою телесную далеко от дома не таскает. Тяжело её носить. Где-нибудь калечная эта выплывет. Вот, когда установим её, тогда к начальству и пойдём. Всё, Василий Петрович, не задерживай меня, ориентировок ещё с десяток надо к утру изготовить.

Чернолобов пожал плечами и вышел. На улице, подумав, сунул

Громыхайло полтинник и уже по-доброму сказал, чтоб тот сходил куда-нибудь согреться, а завтра дома отлежался.

* * * *

На грязной базарной площади, облепленной лавчонками, питейными заведениями и тёмным галдящим людом, рыжий вертлявый мужик, одетый с некоторой претензией на шик: и сапоги-то у него начищены до блеска, и лиловая атласная рубаха виднеется под небрежно распахнутым кожушком, и медная цепочка от часов свисает из кармашка бархатной жилетки – сразу привлёк внимание Палестина. Чёрная слобода – место жутковатое. Говорят, в кого здесь ни плюнь, либо в бывшего, либо в будущего каторжника попадёшь. Пропасть можно ни за грош. Юноша про то был наслышан, и потому обращаться к незнакомцу сразу не стал – кто его знает, что за щёголь? Но рыжий, перехватив взгляд Палестина, чуть вихляясь, подошёл сам.

– Чем-то интересуетесь, мил-человек? – картинно склонил голову набок.

– Да нет, я так, приятеля своего ищу. Где-то тут, сказали, проживает, – грубовато, не глядя на возникшего рядом «модника», ответил Палестин.

– Так быстрее называйте его имя, и ваша встреча скоро состоится, – игриво разведя руки в стороны и притопнув, по-свойски подмигнул мужик.

– Очень благодарствую, однако сам найду.

– Тогда купите у меня превосходное средство от геморроя «Анузоль», – не отставал вертлявый, – Хворь сия очень, скажу я вам, коварственная. Вот вы, к примеру, сегодня, ничего такого не подозреваете, а завтра она – бац! – и очень даже запросто случится.

– Что вы говорите! – решил поддержать разговор Палестин и поинтересовался ценой лекарства.

– Так смешная цена, мил-человек. Если вы возьмёте сразу два флакона, отдам и вовсе за полтора рубля. А ещё шелковую тряпицу для втирания присовокуплю. Очень рекомендую.

– Ладно, я возьму у вас эту гадость, но при согласии, что вы поможете мне отыскать Болдыря.

Рыжий как-то странно дёрнулся:

– Как? Как вы спросили? Болдыря? – и резко приблизил своё лицо к лицу Палестина, – Будьте очень потише, мил-человек, а то вы так непочтительно интересуетесь об нашем уважаемом Григории Платоновиче, что даже те, кто этого не слышал, могут за вас расстроиться.

Юноша испуганно приподнял свою шляпу:

– Приношу извинения. Конечно же, конечно, Григория Платоновича. Просто за глаза его, почему-то, чаще называют Болдырем. Уж и не знаю, почему?

– Да то и знать вам не надобно. А вы к нему с каким делом припожаловали? Коммерция? Подряд ищите? Али чего другое?

Палестин обозлился:

– Скажите ему, варвара любопытная, что интерес мой чисто политический. Но Григорий Платонович поимеет с него неплохую выгоду.

Мужик неподдельно удивился, стал нервно оглядываться по сторонам. Но, видимо, решившись на что-то, повёл пальцем:

– Шагай туда – в хоромы Толстомясихи. Обожди там.

В притоне, на который ему указали, к Палестину неслышно наклонилась молодая, но уже развисшая боками миловидная баба, зашептала на ухо:

– Шёл бы ты отселева, парень. Вон как завились вокруг тебя соколики-то наши. Обберут ведь до нитки, и не поможет никто, – она боязливо оглянулась. – Но, поздно, кажется, вон, идут уже по твою душу. Ни креста на них, ни погибели.

Баба торопливо отошла к другому столу.

Хлопнула дверь, вошли двое. Один из них – папаха на голове, нос вдлинь лица крючковатый висит – пошарив глазами по редким посетителям заведения, уставился на Палестина.

– Ты што ль к Грыгорью Плаытонычу по полытыческому? – спросил гортанно. – Восставай и дувай за нами.

Палестин спокойно ответил, что хотел бы допить чай: заплачено, мол, уже, да и вообще, он ещё не завтракал.