Стремнина

— Мне трудно решать, — медленно сказал Эдька, упрямство которого почему-то не позволяло ему сказать, что он смертельно рад тому, что «дохлое дело» можно будет сбросить с плеч. — Я посмотрю еще раз и потом скажу… Все же общественность заметила это. Будет неудобно. Нужны обоснования.

— Я же и говорю, — Станислав Владимирович улыбнулся, — возьмите с него всю эту сумму, разгильдяев именно так нужно наказывать, всю до копеечки. Если он материально ответственное лицо, пусть платит.

— Это может решить только суд.

— Боже мой, а если он согласится без суда заплатить все?

— Не знаю… Это нужно решать с администрацией металлического завода. Именно им, заводу, нанесен ущерб.

— Да, теперь я знаю, что с юристами говорить трудно. — Станислав Владимирович ласково глянул на Эдьку. — Впрочем, я вас понимаю и формулирую свою просьбу так: если вы сможете, сделайте, пожалуйста, то, о чем я прошу. Если нет — ради бога. Это меня не касается ни в коей мере, поэтому я исполнил свой долг, и все. Если б здесь был хотя бы незначительный элемент криминала — этой просьбы не существовало бы вообще. Геннадий Юрьевич сказал мне, что дело это почти ясное, поэтому я и обращаюсь.

Ну конечно, это Морозов. Иначе трудно было вообразить, как бы возник этот разговор. Ну, раз все решается на таком уровне… И все ж.

Да, наверное, это просто упрямство. Но именно сейчас Эдька принял решение завтра же, ну не в прямом, конечно, смысле завтра, а просто в ближайшее же возможное время поехать еще раз в Рудогорск и поглядеть все заново. Морозов охотно подпишет командировку. И вообще, если уберут это дело, то, как говорят: баба с воза — коню легче.

Зажглись огни. Станислав Владимирович глянул на часы:

— Вот что, друзья, я, к сожалению, должен вас покинуть. Сейчас Слава подъедет, а я еще не переоделся. Вы в транспортном отношении народ совершенно независимый, поэтому я покидаю вас. Дела… Завтра тяжелый день.

Он зашел в домик и через несколько минут вышел уже в пиджаке и галстуке. Пожав руку Эдьке, он двинулся прямо к застывшей под темными тополями «Волге». Вспыхнули фары, заурчал мотор, и машина бесшумно ушла к трассе.

Надя села рядом, положила голову ему на плечо:

— Он умница, папка… Ты брось свое прокурорское недоверие… Просто его просил об этом Тихончук. Я слышала разговор. Этот самый Корнев не то племянник его, не то еще какая родня. В общем, обычное дело.

— А кто такой Тихончук? — Рокотов перебирал в памяти фамилии обкомовских и облисполкомовских работников и не находил среди них фамилии Тихончука.

— Не знаю, кто он… Бывает у нас часто. Александр Еремеевич… Папа к нему очень хорошо относится. И вообще, я тоже… Знаешь, какой он? Вежливый, воспитанный… Таких сейчас нет. Он будто из старых времен, хотя и молодой… Сорок с чем-то. Ну, и одевается прекрасно. Седина такая, руки холеные. Галстуки — прелесть. В общем, мужчина, который тщательно следит за собой. Такие женщинам нравятся. А то отпустит живот в тридцать пять, и смотреть на него противно. А этот… В общем, я тебя когда-нибудь с ним познакомлю. Ты же будешь бывать у нас в доме?

— Не знаю.

— Заревновал… — Надя тихо поцеловала его в щеку, прикоснулась ладонью ко лбу. — Мавр… Господи, да никто мне, кроме тебя, не нужен. Дурни мужики… Навыдумывают для себя проблем, а потом их решают. Если б я была мужчиной… ох, я бы… я бы столько забот бабьему племени доставила, потому что знаю его психологию. Удивительно убогая психология. И чего мужики столетиями ее раскусить не могут? Ой… Да обними ты меня, чурбан этакий, холодно ведь.