Стремнина

Рокотов повернулся и пошел к калитке. Инженер что-то еще пытался объяснить механику, но тот выкрикивал что-то яростное и злобное, и Кулешов подался к воротам, не глядя по сторонам, думая о создавшемся положении и прикидывая, не пора ли звонить председателю. Получалось совсем нескладно: не вышло пятеро механизаторов, а остальные явно чувствовали себя не в своей тарелке. Рыбалкин, сразу после наряда, когда стало ясно, что выезд в поле не состоится, куда-то исчез. Кузин залег в углу машинного двора на старые доски и отсыпался. Двое сбежали на речку. Остальные приспособились в домино. Хорошо еще, что удалось отправить трактора, да и тут не было уверенности, что люди отработают как следует. Сидя рядом с Рокотовым в кабине грузовика, Кулешов лихорадочно соображал, как сообщить о происшедшем Куренному, потому что без председателя здесь не справиться. Тяжело было чувствовать свою беспомощность. Видел только один выход: собрать общее собрание и всыпать механику по первое число, чтоб другим неповадно было, а если не поймет разговора — то и гнать его. Но тут же вспоминал самую первую беседу с председателем колхоза, когда Степан Андреевич наставлял его: «С людьми поаккуратней… Нам их брать неоткуда. За каждую пару рук дрожим. Особо механизаторы. Ты уж гляди, сам не колбаси. Ежели хочешь знать: механизатор — это моя номенклатура. Сам решений не принимай». Тут было ясно предельно. И все ж, если сейчас пропустить такое — потом работать будет невозможно. Значит, уходить? Опять искать работу, жилье? А что он скажет жене?

Не то что облегчение, а просто почувствовал себя лучше, когда увидел на машинном дворе уазик председателя. Куренной стоял около доминошников, и лицо его было багровым. Что ж, лучше, если председатель сам все увидит. Не надо будет пояснять.

— Идем к тебе, Анатолий Андреевич, — хмуро сказал Куренной, доставая из кармана пачку сигарет и на ходу прикуривая. Зашел в крохотную комнатку, где приткнулся стол главного инженера, закрыл за собой дверь. Кулешов сел возле окна, внутренне напрягшись, приготовившись к разговору, не сулившему ничего приятного.

— Что будем делать? — Куренной барабанил желтыми кургузыми пальцами неровную и какую-то судорожную дробь. — Делать что будем? Из райкома, не дай бог, наскочут. Они ж каждый день бывают. А потом все равно выйдет слух, что у вас тут повальная пьянка.

— Скрывать нет смысла. — Кулешов старался не глядеть на могучие плечи председателя, тяжело дышавшие гневом. — Это повод для серьезного разговора.

— Повод? Это повод для ухода из колхоза в разгар уборки десятка людей. Вот какой это повод, если хочешь знать.

— Я понимаю, Степан Андреевич… Только сейчас такой момент, сморгаем, совсем плохо будет.

— Я моргаю вон уже сколько лет, — взорвался Куренной. — К людям подход иметь надо. Умный подход. Если б я громыхал тут наказаниями, колхоза уже давно не было б. Сам бы остался в пустых селах. Где рублем ударить, где слово ласковое сказать, где грамоту подкинуть, а иной раз и лишнее в зарплате нужному человеку… Только и держусь на этом. А иначе и тонны зерна не дал бы колхоз.

— Чепуха какая-то… — Кулешов поразился обнаженности истины, о существовании которой подозревал, но все верил, что это не так. — Степан Андреевич, но это же… Это…

— Ладно. Может, и лишнее сказал. Не система это, а все ж так оно и идет. Я, если о механизаторе речь идет, так я ему все готов, понимаешь, все. Потому что без него мы тут только разговоры вести будем да отчеты составлять. Это ты поимей в виду. А такому, как Курашов, и пьянку прощу. А вот ты должен был проконтролировать, чтобы горючее было. Должность твоя такая. И знай, что в следующий раз не с Курашова, а с тебя спрошу. Вот так.

— Поясните, если возможно.

— А-а-а… не притворяйся, что не понял.

В этот момент в кабинет вошел Рокотов. Прислонившись к дверному косяку, остался у порога. Куренной накинулся на него:

— Могу я или нет поговорить с человеком без свидетелей? Тебе что, делать нечего?

— А без крика нельзя?

— Да ну вас… знаете куда? И ты, член правления. Тоже на свадьбе небось прохлаждался?

— Допустим. И что?

— А то. Видал, что теперь?

— Давно вижу.

— Что ты видишь? Что?

— Что есть. Углы остренькие обходишь. Первая пьянка, что ли? Только заметил, что Курашов врезает? Чего темнишь-то, Степан Андреевич? Да его уже давно пора за жабры брать.

Куренной докурил сигарету, аккуратно притиснул окурок к краю стола. Поискал взглядом, куда бы его положить, и, не найдя подходящего места, выбросил в открытую форточку.

— Так-так, — сказал он, и трудно было понять, как подействовала на него гневная тирада Николая, — значит, к ногтю его, Курашова? Ладно. А ты на его место пойдешь? Ты из ничего будешь запчасти выкручивать? Ты целыми днями будешь возиться с техникой?

— Было время, сам знаешь, возился. А только не про Федьку даже зараз речь.

— Ладно. Завтра же выговорами всех провинившихся обвешаю. А дальше что? Да они сразу же заявления подадут. Все подряд. Ты на их трактора сядешь?

— А так тоже не дело, — упрямился Рокотов.