Стремнина

Оглядев ящик стола, Морошка понял, что говорить о свечах бесполезно, и поник головой:

— Кому сдавал ключ?

— Сысоевне ребята сдали.

Еще с ночи Белявский приготовился к защите. Он не сомневался, что Морошка не упустит случая придраться к нему и обвинить его в пособничестве беглецам. Но, к удивлению Белявского, никакого скандала не произошло. Арсений молча кивнул опущенной головой в знак того, что вполне удовлетворен его объяснением, и тут же полюбопытствовал:

— Ходишь? Нога-то как?

Миролюбие прораба прямо-таки поразило Белявского. Ему невдомек было, что Морошка ничуть не разуверился в своем подозрении, а легко мирится с ложью лишь потому, что рад избавлению от непутевых людишек. «Я знаю, что ты помог им бежать, — добавил он мысленно, справясь о самочувствии Белявского. — Ну, и шут с тобой! Вот изловят их, и тогда узнается, что дал им свечи ты, и никто другой…» По расчетам Морошки, на рассвете, да еще в тумане, непривычные к реке Мерцалов и его дружки не смогут уйти далеко. Надо спокойно ждать, когда заговорит рация, и тогда сообщить в Железново о их бегстве. На реке выставят заслон, и беглецы, вне всяких сомнений, будут пойманы: никуда в сторону не уйти — кругом тайга да тайга.

Но, зная наверняка, что свечи беглецам отдал сам Белявский, Морошка подивился его выдержке. Такая выдержка — от большого внутреннего равновесия, от устойчивого спокойствия в глубине души. «Перестрадал, видать, перегорел парень… — размышлял Морошка, незаметно приглядываясь к Белявскому. — Что и говорить, это нелегко. Зато вроде обновился даже, и лицо вон посветлело, и глаза». И потому Морошке не хотелось ничем огорчать сейчас Белявского. Нельзя бить лежачего. Грешно. Уверенность, что у него все в полном порядке, что Геля скоро станет его женой, делало Морошку еще более добродушным, чем он был всегда. Он спросил:

— Будешь работать?

— Я расчет взял, — ответил Белявский.

Арсений быстро вскинул взгляд, как это случается на охоте, когда ухо вдруг уловит странный звук или шорох поблизости от тропы.

— Зачем же сюда?

Борис Белявский, в свою очередь, был совершенно уверен, что сегодня или завтра он наконец-то увезет Гелю с Буйной. И потому он мог даже пошутить:

— Забыл тут кое-что… по мелочи.

Но от избытка чувств ему не хватило нужной осторожности. Морошка мгновенно насторожился и, меняясь в лице, сказал:

— Вон какое дело! Тогда, любезный, не обессудь: посторонним здесь жить не положено. Забирай, что забыл, и давай сегодня же…

— Если будет оказия, — оговорил Белявский.

— Попросись на любой караван.

Но тут же Арсений застеснялся своей невежливости. Надеясь, что прощается с Белявским навсегда, он сказал от двери:

— Счастливого пути! И вообще счастья в жизни.

— Спасибо на добром слове, — ответил Белявский, насмешливо щуря ясные черные глаза. — Но тогда уж заодно скажи: а что такое счастье? Подвалит — и не догадаешься, что это оно…

— Догадаешься! Оно всю кровь поднимет.

— Знаешь-то… понаслышке?

— Зачем же? По себе знаю.

— Ну, а это правда, что оно в одних санях с несчастьем ездит? В народе, я слыхал, так говорят…

Арсений почувствовал какой-то намек в расхожей пословице, внутри его что-то легонько вздрогнуло, как вешка на струе, но он твердо переступил порог. Перед тем как закрыть дверь, вымеряв взглядом Белявского с ног до головы, ответил тоже твердо:

— Ересь!

В положенное время Арсений Морошка явился к рации, но Железново не заговорило. Вволю наслушавшись птичьего посвиста в эфире, Арсений, едва сдерживая улыбку, сказал Геле:

— Чудно!

— А чему вы улыбаетесь, Арсений Иваныч? — Геля боялась, что у Морошки в связи с бегством вольницы могут быть неприятности. — Ведь они уйдут на Енисей.

— Пускай уходят. Хоть в океан.

— Беды бы не было…

— Хуже той, какая с ними, не будет.

Рация была выключена, и Морошка, поднимаясь из-за стола, потер от удовольствия руки:

— Теперь наверняка уйдут, варнаки.

— Но как быть?

— Сбегаю в деревню, передам оттуда.

— Поторопились бы, Арсений Иваныч…

Позавтракав, Морошка обошел всю брандвахту, собрал деньги для общего котла и только тогда позвал Сашу Дервоеда. И Геле и Сысоевне, назначенной поварихой, он сказал, что вернется из деревни только к полудню: надо было еще раз тщательно осмотреть катамаран, прежде чем спускать его на воду, а потом обойти деревню и подзакупить у односельчан разной снеди.

А Геля, проводив Морошку, все гадала и гадала, почему же это Родыгин не вызвал сегодня Буйную? Почему? Хотя Геля и не сказала ничего Морошке, а ее сердце почуяло недоброе.

VII