Стриптиз на 115-й дороге (сборник)

Скрыть разговор от супруги мне не удалось. Гости поспешно ретировались, и мы с Наташей остались одни, судорожно обдумывая, что должны делать в этой ситуации. Мы оказались в ловушке: в далекой стране, в доме на берегу высыхающего озера, наедине с дурацким камином и ожиданием третьего ребенка. Лететь в Москву Наташе было нельзя, потому что роды могли начаться в любой момент. Я тоже не должен был оставлять супругу в таком положении.

Вечером смогли переговорить и с хирургом. Он оказался жестким, прямолинейным человеком, подробно описавшим возможные последствия травмы, но тем не менее надеющимся на удачный исход. Он высказался и попросил более его не беспокоить.

Ветер не утихал. Во дворе зловеще скрипело дерево: сухое, мертвое, оно издавало скрежещущие звуки даже в полный штиль. В его голосе слышались ворчание и отчаяние.

Наутро мы поехали в Гейзингер, госпиталь на 115-й дороге на въезде в Уилкс-Барре. Когда-то здесь умирала моя подруга с последней стадией рака. Приехала к нам в гости, наутро потеряла сознание, и я отвез ее в больницу. Теперь 115-я дорога приобретала для меня новый смысл. Одного человека я навсегда по этому шоссе провожал – другого, еще мне незнакомого, встречал. Место встречи было выбрано замечательно. После нескольких десятков миль сплошного леса с редкими жилыми постройками и заправками на подъезде к Уилксу открывался чудный вид на долину Вайоминг и на город, спускающийся с холмов. Небоскребы делового центра, шпили и купола церквей, корпуса университета, черепичные крыши домов. В городке было что-то сказочное: здесь можно было без зазрения совести и родиться, и умереть.

В госпитале жене назначили кесарево сечение на 4 мая: ждать дольше становилось опасно. Наташа ушла заполнять какие-то бумаги. Я разглядывал пышнотелых провинциалок в приемной акушера-гинеколога и думал, что никакая татуировка не может скрыть твоей телесной несостоятельности. Поджарые строители и слесари покорно дожидались своих пассий, покачивая на коленях детей и пластиковые контейнеры с фруктовыми салатами. Девушка на записи рассказывала, как жила с мужем в Самаре и пила там водку. Незабываемые ощущения, говорила она.

– Как дела в Исландии? – спросил я.

Произнести название проснувшегося вулкана я не мог, как и большинство жителей планеты.

Исландский вулкан чудовищно пылил в эти дни, отменяя авиарейсы. Разговоры о близком конце света витали в воздухе.

– На похороны Качинского теперь никто не прилетит, – неожиданно весело сказала ресепшионистка, хотя похороны прошли дней десять назад.

Напоминание о недавней гибели польского самолета настроение не улучшило. На обратном пути позвонили Гришке.

– Я больше не могу лежать на спине, – сказал он неожиданно взрослым голосом. – Кто у вас родился? – И потом неожиданно обиженно добавил: – У вас никто никогда не родится.

Детей я встречал через несколько дней после родов в аэропорту Кеннеди. Разговаривал с коллегой, когда Гришка появился на выходе с рейса в инвалидной коляске, которую толкала перед собой недовольная негритянка, работница авиакомпании. Катька брела следом в обнимку с плюшевым зайцем. Детей в полете сопровождала бурятская подруга жены – прилетела в Штаты подзаработать.

– Пришили зайчику ножки? – сказал я, – а ты боялся. И сестра у тебя родилась. И вулкан прекратил извержение. И нога твоя скоро пройдет. «Пришили зайчику ножки!» Как долетели?

В этот момент мой сын заплакал и потянулся ко мне из коляски Он повторял слово «папа». Я никогда не видел его в таком состоянии. Возможно, увидел первый и последний раз в жизни. Гришка не был склонен к телячьим нежностям.

Я достал его из коляски и долго держал на руках. Катька тоже прижалась ко мне, обхватив за ногу. Новая нянька стояла поодаль, опираясь на Гришкины костыли, и виновато улыбалась.

Когда мы добрались до дома, было еще светло. Я выгрузил чемоданы и рюкзаки, вытащил сына из автомобиля. Я понимал, что мне придется таскать его на руках как минимум месяц. Катька побежала знакомиться с сестрой, а я перенес мальчика на берег озера, в котором, как мне показалось, в тот вечер начала прибывать вода. Салатовый, изумрудный, оливковый, грушевый, нефритовый, травяной мох островками покрывал береговую полосу нашего причала, и я положил сына на этот мох: лучшее, что мог сделать. Гришка пополз по мягкому плюшевому покрову, приподняв тело на руках, словно собирается отжиматься. Он мял мох ладонями, прижимался к нему щекой, целовал, нюхал, вырывал из земли… Он увидел нечто самое настоящее и лучшее, с чем встречался за последнее время.

Пистолет

Люди, убитые из огнестрельного оружия, кардинально отличаются от прочих жмуриков. Автоматная очередь напрочь вышибает дух. Умершие естественной смертью или зарезанные ножом некоторое время сохраняют признаки жизни. С ними хочется поговорить, взять их за руку, погладить по голове. Я люблю говорить с людьми.