«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Вся домашняя жизнь протекала не просто в близости с природой, но на лоне природы: с апреля по октябрь вне дома – во дворе, в саду, на улице. Поэтому и переживания времен года были более острыми, чем это обычно бывает у горожан. «Двор и сад вспоминаются, как райское место, – пишет мать. – Нам повезло, все-таки было общение с природой». Жизнь детей по преимуществу ограничивалась Нахичеванью: гуляньем и игрой с соседскими детьми, устройством спектаклей на балконах, зимой – катаньем на санках по ее крутым улицам. Иногда бывали и походы за город (за Дон или в находящиеся неподалеку армянский и православный женский монастыри), а также поездки на пароходе в близлежащие города (Азов и Таганрог) для осмотра местных достопримечательностей. Инициатором этих мероприятий был дед, судя по всему, воплощавший собой тип «народного интеллигента» и сыгравший важную роль в формировании у своих детей системы жизненных ценностей и эстетических вкусов.

Поначалу семья была вполне традиционно православной: «Соблюдали праздники, говели, часто ходили в церковь». В сочельник, как и полагалось, бабушка пекла пирожки с капустой и с фасолью, варила взвар и кутью. Дед, придя со службы, говорил: «Добрый вечер, Святый вечер». На стол клали сено, накрывали скатертью, зажигали лампаду перед образом, читали молитву «Рождество Твое, Христе Боже наш» и ужинали. В 1922 или в 1923 г., когда матери было лет четырнадцать, она вдруг стала сомневаться в существовании Бога. Ей было очень тяжело, она плакала и молилась. Наконец, чтобы облегчить душу, рассказала обо всем на исповеди священнику, долгий разговор с которым ее не переубедил; понемногу она успокоилась и перестала ходить в церковь. В этом возрасте многие подростки испытывают сомнение в вере; мать моя принадлежала к тому поколению, которое, усомнившись, разуверилось навсегда и, впервые получив возможность не ходить в церковь, так и не вернулось в нее.

К традициям среды (украинской деревни), из которой вышли родители, интерес у матери был, но внешний, поверхностно этнографический и эмоциональный, равно как и к деревенской жизни: «Когда мы <…> увидели, что город кончился, обрадовались, что будем жить в деревне»; «Я очень радовалась, что иду в деревню, всегда об этом мечтала»; «деревня очень понравилась – беленые хаты, вишневые садочки», – пишет она. Интересно было то, что так или иначе оказывалось связанным с прошлым родителей, но при этом главной деревенской ценностью оставалась природа. Что касается этнической идентификации, то считала себя русской, хотя симпатии ко всему украинскому (Киев, Днепр, украинский костюм, песни) сохранила навсегда. До конца жизни говорила с фрикативным «г», по которому в ней сразу опознавали южанку.

В 1925 г. мать закончила Нахичеванскую среднюю школу № 1. В институт она поступить не могла из‐за своего «непролетарского происхождения»: вузы Ростова, как писалось в газетах, боролись за «улучшение социального состава студентов»[1713]. Специальная аттестационная комиссия проводила «классовый отбор студентов»[1714]. Первый рабфак для подготовки «красных специалистов» был открыт в Ростове уже в 1920 г.[1715] Детям служащих путь в вузы был заказан, в то время как рабфаковцев принимали без экзаменов. Однако, насколько мне известно, вопрос о поступлении в вуз матерью и ее родителями всерьез даже не обсуждался. Не стоял вопрос и о какой-либо профессиональной ориентации.

Надо было устраиваться на службу, что было делом непростым: о безработице, особенно женской, постоянно писали газеты тех лет. «Процент безработных женщин продолжает увеличиваться», – сообщала ростовская газета «Молот» в январе 1925 г.[1716] Несколько месяцев мать просидела дома. В конце концов деду удалось устроить ее на платные курсы машинописи, где она приобрела хорошую квалификацию. Однако и машинистке найти работу было нелегко. Случайно узнав, что арбитражной комиссии требуется машинистка, мать пошла туда и после двухнедельного конкурса с другой претенденткой, членом профсоюза (для нечленов существовала кличка «дикие»[1717]), выиграла соревнование и получила место. 6 марта 1926 г. она впервые вышла на работу. В арбитраже работала с удовольствием: ей нравилась атмосфера этого учреждения, там собрались интеллигентные люди, было интересно, оживленно и даже весело. Намерения сделать карьеру у матери не было, равно как и отсутствовало стремление совершить творческий рывок в какой-либо определенной сфере деятельности. Работала добросовестно, хотя профессию свою не любила.