Струна

Во-первых, в больнице он устраивал суды и приговаривал к немедленному расстрелу сопалатников, то одного сопалатника, то другого по очереди. А когда находило на него буйство, – далее по всем палатам. Вот разве что фамилия его была утеряна и не установлена точно. Себя он называл то Карповым, а то Анисимовым. Так и записан он был в истории болезни: Серафим Анисимов-Карпов.

Лишь на следующий день стал я обдумывать, заново припоминая подробности.

В книге-апокрифе из Наниного портфеля был, как мне помнится, и неизвестный Карпов, и предкомдезертиров Анисимов Серафим. Но это были два разных и противоположных человека. А может, одно и то же, все равно? – обдумывал я. – Может, и апокрифы нечто вроде параллельной истинной истории?

То есть, – рассуждал я последовательно, – человеческий мозг наверняка в состоянии создавать подсознательно другое прошлое! То есть не подлинные, а ложные воспоминания, так сказать.

В общем… В общем, в своей последовательности я запутался и решил это дело бросить до более трезвого состояния моей головы.

Потому что кончилось накануне тем, что, не дождавшись Василинова и выпив все пиво дочиста, мы потихонечку двинулись назад в Курыгино. А уже стемнело.

Мы шли втроем, обнявшись, по лесной дороге, посередине самый крепкий из нас – атаман, распевая, как называлось это в давние времена, «старую песню о главном»:

Ой цветет ка-ли-на в поле у ру-чья!

– вихляя, пели мы обнявшись, —

Эх, пар-ня молодого полю-би-ла я!
Парня полю-би-ла на свою бе-ду!
Не моту рас-стать-ся…

Но вот расстаться нам пришлось на площади, где мы просто оцепенели.

У Дома культуры творилось нечто уму непостижимое.

Потрескивая, пылал там громадной высоты костер, искры летели в черное ночное небо, а вокруг костра, вцепившись друг другу в руки, танцевали, вскидывая колени высоко, невероятные какие-то фигуры в диковинных, никогда не виданных одеждах.

Мы стояли, смотрели, тут же протрезвев. Но когда я опомнился и стиснул локоть атамана, то увидел, что это не атаман – ни его, ни Магницкого теперь рядом не было, – а стоял Саша-милиционер в полной форме и даже с автоматом Калашникова на груди.

– Что это?… – спросил я доброго рыжего Сашу он не ответил, а они уже выкрикивали непонятное что-то.

– Предки празднуют, – повернулся наконец Саша ко мне. – Язычники. Устраивают такое. Если…

Но в это мгновение одна из танцующих фигур разомкнула круг, схватила, притягивая, меня за руку, и я, уже не помня себя, помчался вместе с ними, держась за руки, танцуя вокруг костра.

Потом, показалось, сверкнуло что-то, они остановились, круг распался, и я упал, потерял сознание.

V

Пришел я в себя оттого, что в нос мне бил запах нашатыря, а на лбу очень мокрое и холодное. Наконец, я увидел, что я в доме соседки Вероники Степановны. Здесь был и Гриша, еще какие-то люди и почему-то девушка с почты, учительница Алиса, в странной одежде, что бросилось сразу в глаза, хотя я не очень различал детали.

На голове Алисы был непонятный капор с вышивками, платье широкое, как рубаха, ленты разных цветов. Другие одеты так же странно, но они были незнакомые.

Вероника Степановна сидела рядом на скамеечке у дивана, прикладывала мне ко лбу мокрое полотенце, я лежал, а эти люди и мой Гриша стояли поодаль.

– Праправнучка моя, – увидев, что смотрю на Алису, сказала Вероника Степановна осуждающе, как показалось, оттого, что вовлекла меня Алиса в танцы у костра.

«Праправнучка?… Предки… Сколько же ей? Почему они предки… – В голове у меня мешалось. – И кто ж тогда Вероника Степановна…»

Наутро – уже дома – Гриша взахлеб начал рассказывать про этих язычников, ряженых, что славили белого барашка у костра, про их диковинные одежды, какие, считалось, тут были тысячу – больше! – лет назад, и про то, как священник плевался на анафемские (выговорил Гриша) танцы!

Я слушал Гришу и думал: для него, конечно, все это игры, но отчего я потерял сознание?…

В общем, в конце концов я отправился в середине дня на почту. Не столько звонить, сколько, может, выясню по дороге поточней подробности.

У дверей почты стоял почему-то как охранник Иннокентий Демьянович в папахе, в казачьей форме, с шашкой и револьвером в кобуре.

Я поздоровался, хотел спросить, но он кивнул хмуро и отвернулся.

Я толкнул дверь. Алиса в окошке не подняла головы. Капора у нее на голове не было и обычное на ней платье. А за столиком для писания писем сидел Саша-милиционер с автоматом.

– Я позвонить… – вопросительно начал я, но Алиса не отвечала, а Саша, отводя глаза, сказал, что линия не работает.

Несолоно хлебавши я вышел вон, так и не уяснив – то ли охраняют они Алису, то ли ее сторожат.

Я не прошел и нескольких шагов, обернулся и увидел, как из дверей почты выглянул Саша, что-то сказал атаману.

Иннокентий кивнул согласно, взял за руль стоявший у стенки велосипед, сел в седло с разгона и покатил, крутя педали.