Струны памяти

— Так! — радостно говорит Макарий. — Вот я и предлагаю в председатели уважаемого инструктора: деревню, по всему видать, знает, а уж языком чесать — сами слышали… Умеет! Пущай поработает. Согласны?..

— Согласны, — отвечает собрание. — Попробуем, с нас не убудет.

— А коль согласны, — все с тою же радостью говорит Макарий, — голосую за нового председателя!

Инструктор и глазом не успел моргнуть, как дело было сделано. С обидой на собрание, а пуще того на Макария, поехал в райком партии, и к секретарю: послушали, понимаешь, молодца, а у него на уме одно баловство; к тому же у меня планы не на сельскую жизнь настроены… Но секретарь сказал: выбрали — иди работай!..

Время было строгое, и инструктор поехал в деревню. Он и теперь работает в колхозе, бывает, посмотрит на Макария неласковым глазом. Только зря… Я и тогда кое-что понимал из разговоров старших, а теперь и подавно: переехала война Макария, сломала… И уж нет того веселого молодца, а есть больной и калечный человек, который если и улыбается, то редко, а может за день и слова не сказать. Видать, натерпелся в эту войну лиха и не отойдет…

Директор школы нависает над столом, держа в руках кружку с горячим чаем, молодцы, говорит, хорошо поработали. И на Макария смотрит… Будем эту зиму с дровами. Теперь пора и ремонтом заняться. Не так ли, друзья?..

О ремонте школы разговор идет с весны и даже кое-что уже начали делать… Помню, директор вызвал Макария, тот заволновался: не любит ходить по начальству, встретил в коридоре отца: «К себе кличет, зачем?..» Отец попытался успокоить его. Не успокоил. Присел в коридоре на подоконник, стал дожидаться… А когда Макарий вышел из кабинета, спросил не без тревоги в голосе:

— Ну?..

— Затевает ремонт в школе, решил посоветоваться: нанять ли плотников, обойтись ли своими силами?.. Я сказал: зачем нанимать?.. Я сам с пацанами отремонтирую школу.

— Сам?.. — засомневался отец. — Не помню, чтоб плотничал.

— А война? На что же была война-то?.. — обиделся Макарий. — Всему обучила.

Отец покачал головой, медленно пошел по коридору, покусывая покалеченный на войне палец.

Чуть свет Макарий был уже на ногах. С неделю, взяв в помощники ордена и медали и нацепив их на новый, защитного цвета китель, который надевал по праздникам, выпрашивал в колхозе стройматериалы. Кое-что дали, да мало. Особенно половой рейки… Но не беда. Энергичен Макарий, носится по школьному коридору, скрипя протезом: «А ну, пацаны, шевелись! Заместо реек будем сбивать пол из доски…» Мы глядим на Макария и не узнаем его: куда только подевались медлительность и вялость?.. И глаза не те… веселые глаза… Помню, идет по коридору, но вдруг остановится, стукнет протезом об пол: «Во… тут скрипит, чуете?..» Не мешкая, подбегаем, ставим на половицы крест. Особенно много крестов было наставлено подле директорского кабинета: пол там чуть ли не насквозь прогнил. И Макарий старается едва ли не полностью поменять тут половую рейку. Директор, говорит, мужчина представительный, как бы не провалился…

Нас пятеро помощников у Макария, и все мы из шестого «б». Есть в школе ребята и постарше, но Макарий выбрал нас. И, кажется, не без умысла. По слухам, Макарий, было время, учился в школе и дотянул до шестого класса, а дальше не получилось. Отсидев в шестом два года, пошел работать. Макарий относился к шестиклассникам по-родственному. Чаще хмурый и замкнутый, а встретит на улице и не преминет спросить: «А что нынче делали на уроке?..» — «А, говорю, читали Пушкина. Стихи…» — «Пушкина? — скажет. — Помню, помню. Поэт. И, главное дело, хороший».

Учимся мы с утра. Едва дожидаемся последнего звонка, бежим домой, бросаем сумки, наскоро что-нибудь перехватим и — в школу, где уже Макарий ждет-не дождется. И тотчас начинаем пилить-строгать…

Макарий суетливо бегает подле нас, то там подскажет, то тут… Нередко и за голову схватится: «А не больно ли истончили доску?.. Что, как не выдержит, поломается?.. Но, постояв недолго в раздумье, решает: «Не поломается. Она ж не дура, доска-то, не оконфузит, поди?..»

Потемну собираем плотничий инструмент, но еще долго не уходим из школы. В это время наступает черед Макария, тут уж никто ему не указ, не беда, что устал, и рука едва держит гармонь… льется песня по школьному коридору, врывается в пустые классы… И светло на душе, и томительно, и плакать хочется, и смеяться, и стал бы вдруг птицею, и полетел бы над землею, и разыскал бы тех солдат, и сказал бы им: «Милые мои, родные…» Бывает, пацаны не выдерживают и начинают подпевать, а этого Макарий не любит, перестает играть, говорит недовольно:

— Главное дело, что?.. Не жалеете вы песню, врете…

И пацаны замолкают, и мы подолгу ждем, когда Макарий настроится на свою душевную волну. Но случается, что он так и не настроится на эту волну, и тогда поднимаемся с места, идем из школы. Мы тянемся за ним, и он сердито выговаривает:

— Не надо мешать человеку петь, и тогда песня будет нужна каждому, у кого на душе боль. А вы… вы…

Стыдно и неловко, клянешься, что больше не будешь так делать, а только через день-другой все повторяется сначала.