Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

В «Критических заметках» он лишь слегка коснулся всех этих проблем. Цитируя Риля и Зиммеля, он писал, что сознание определяется бытием (имея в виду, что моральные ценности включены в человеческое существование и вытекают из него), и определил свободу как осознанную необходимость[615]. Но, как он признавался впоследствии, на самом деле его никогда не удовлетворяло столь поверхностное решение этих проблем. В опубликованном в 1903 году эссе, которое было подписано псевдонимом, прослеживая свою интеллектуальную эволюцию, он писал: «Лишь очень внимательный и чуткий читатель [ «Критических заметок»] мог и тогда уже уловить в резких решениях Струве скрывавшуюся за ними внутреннюю неуверенность в правильности найденного исхода, мучившую автора, но им не сознанную и заглушенную»[616]. Именно это и было истинным предметом спора между Струве и Булгаковым в 1896-97 годах, в ходе которого Струве сделал несколько удивительных для постороннего взгляда уступок идеализму, говоря, что рассматриваемая с точки зрения науки свобода превращается в иллюзию, тогда как, рассмотренная с точки зрения человеческой психологии, она становится несомненной реальностью, а социальные идеалы формируются независимо от социальной реальности.

Тем не менее, судя по всему, вплоть до 1900 года Струве оставался критическим позитивистом. Что же до метафизики, то к ней он продолжал относиться со своего рода глубочайшим презрением. Весной 1897 года в рецензии на недавно вышедшую статью Владимира Соловьева он излил свое раздражение по поводу метафизики и метафизиков. Метафизика представлялась ему в лучшем случае ответвлением эстетики: «Без поэзии и вне поэзии метафизика по меньшей мере скучна и бесплодна». «Моральный императив», к которому взывал Соловьев, с точки зрения логики был полной чепухой: «Мы до сих пор думали вместе с устарелым философом Кантом, что в мире познаваемых явлений есть только одна необходимость, выражающаяся в законе причинности, и что область нравственного, как должного, управляется понятием свободы, которое к миру познаваемых явлений неприменимо, а потому непригодно также и для опытного, научного объяснения человеческих действий. Но г. Соловьев, «не отрицая закономерности человеческих действий», в то же время спокойно говорит о «нравственной необходимости». Не лучше ли было бы просто написать: свободная необходимость и тем прямо заявить о своей полной свободе от всяких стеснительных рамок науки и логики»[617].

Однако, несмотря на то, что идеализм Соловьева был отвергнут Струве весьма надменно, этические проблемы не выходили у него из головы, и он пытался ответить на вопрос: можно ли каким-либо образом подтвердить существование ценностей, которые «необходимы» в том смысле, что человек способен быть морально обязанным? По мнению Струве, позитивист может пойти одним из двух путей: «Позитивист, если он рассуждает критически и последовательно, должен быть в этике, как учении о нравственно должном, либо абсолютным скептиком (или, что то же, циником в вульгарном смысле слова), либо по меньшей мере крайним субъективистом»[618].

Он решил оценить возможность совмещения морали с «абсолютным скептицизмом» и с большой осторожностью приступил к чтению Ницше. Ознакомившись с его трудами, он отверг изложенную в них позицию. Ницше, как его понял Струве, попытался устранить проблему морали, отказавшись от идеи морального долга[619]. Но личный опыт говорил Струве, что чувство долга бесспорно существует. В размышлениях автобиографического характера он писал следующее. «Всякая моральная деятельность должна производить росчисти в душе, многое подсекать и вырывать с корнем. Словом, это есть борьба, театром которой является душа, борьба не личности с внешними силами, а борьба личности, раздвоившейся разделившейся, в себе. Как бы нравственное деяние ни было свободно, если оно есть сознательная творческая деятельность, в нем всегда много страданий, горечи и скорби, неразрывно связанных с борьбой. Но когда эта борьба закончена, победитель распоряжается не только властной, но и свободной рукой или, вернее, душой. Победитель не только пригнул, он смел и отмел своих супротивников: их нет больше в душе, они уничтожены или скрылись»[620].

Не мог принять Струве и второй, открытый для позитивиста путь — «субъективного метода», поскольку оставался верен кантианскому дуализму, строго отделявшему свободное от необходимого. Между этими категориями принципиально не могло быть никакой формальной связи. «Бытие не вмещает в себя свободы и творчества. Эти понятия чужды бытию. Настоящее целиком определено прошлым; будущее настоящим (и, стало быть, прошлым); таким образом, все определено или предопределено. Весь мир сущего необходим: он и не мог, и не может быть иным, чем он был есть и будет, по неизменному закону своего бытия»[621].