Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Не существует прямого связующего звена между миром существования и миром трансцендентного, можно сказать, что эти миры соединяются внутри нашей психики, в том смысле, что крепость идеалов зависит от убежденности, что в мире вещей все идет так, как нам представляется должным. «Есть явления, которых существо, реальный смысл и эстетическая прелесть заключаются в своеобразном и таинственном сожительстве противоположных начал. Так, идеал, к которому мы стремимся, не может быть для нас вполне необходим. Если он будет сплошь окрашен в цвет необходимости, то для его осуществления не нужны наши стремления, как не нужны они для движения небесных светил и для отложения морских берегов. Но, с другой стороны, мы будем чувствовать себя страшно слабыми, если на стороне нашего идеала будет только одна сила, — наше желание осуществить его. Мы всегда сознательно ищем или бессознательно примышляем для этой силы мощного союзника — силу вещей. И мы будем тем увереннее в конечном наступлении идеала, чем больше работы возьмет на себя бессознательная стихийная сила вещей. Наше свободное деяние никогда не может исчезнуть вполне из представления об идеале, ибо иначе он распадется как таковой, превратившись из человеческого творчества в естественное течение вещей, но чем больше это последнее будет работать с нами и для нас, тем бодрее будем мы взирать на будущее. Для существования идеала как такового нужно участие нашего свободного деяния. Но для крепости этого идеала как объективного факта, для реального его воплощения в жизни нужно как можно большее участие в его созидании силы вещей. А так как все человеческое без остатка слагается из этих двух величин, то, очевидно, что возрастание одной означает умаление другой. Умаление это, однако, носит совершенно своеобразный характер в нашем случае: оно не есть вовсе уменьшение ни внутренней силы, ни моральной ценности свободного деяния. Умаляясь в сравнении с объективным фактором, свободное деяние объективно крепнет от этого умаления и в то же время совершенно не поступается своею внутреннею ценностью. Свободное деяние теряет смысл там, где вся территория захватывается силой вещей, но психологически оно может занимать очень много места и значить очень много, хотя бы в реалистически-обоснованном образе будущего ему и пришлось объективно совершенно отступить на задний план перед силою вещей»[638].

Тому, кто склонен видеть в идеях некие «функции» или «сублимации» душевных порывов и устремлений, стоит подумать над вышеприведенными размышлениями. Что же касается Струве, то придя к мысли о существовании независимого мира моральных ценностей, он не только решил для себя проблему, которая много лет не давала ему покоя, но и обрел в этом неиссякаемый источник духовной силы. И в дальнейшем, какое бы разочарование ему ни пришлось испытать, а жизнь посылала ему их в изобилии, он никогда не пытался приспосабливаться к «реальности». Его жизнь протекала в ощущении наличия двух реальностей: невидимый мир моральных императивов был для него не менее реален, чем видимый мир эмпирических событий. Правда невидимого мира представлялась ему независимой от перипетий реальной жизни. Эти философские убеждения позволили ему с завидной стойкостью переносить удары судьбы.

Исходя из своих новых философских взглядов Струве создал теорию либерализма, наиболее полно изложенную в его замечательной статье «В чем же истинный национализм?»[639]. Нельзя сказать, что его идеи были совершенно оригинальными, они восходят к идеям Фихте, Лассаля и Ивана Аксакова; тем не менее созданная им теория либерализма представляет несомненный интерес, поскольку является одной из наиболее амбициозных попыток за всю историю российской политической мысли разработать последовательную доктрину национально-демократического либерализма. (Помимо нее, в России была создана до этого только одна теория либерализма, автором которой являлся Борис Чичерин, но эту теорию отличает недемократический, консервативный характер.)