Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Однако как к российским гражданам он относился к ним более сдержанно. И не преминул использовать тему кишиневского погрома как удобный повод для того, чтобы прочесть им небольшую нотацию. «И приходится удивляться тому, как покорно еще выносит еврейское населении России свое бесправное положение и вытекающий из него гнет нужды! Евреям без различия профессий и классов нужно прежде всего отрешиться от этой рабьей покорности и начать энергичную борьбу за право. С этой точки зрения сионистское движение представляет явление двойственное, внутренне противоречивое. С одной стороны, оно означает собирание, развитие и укрепление культурных сил еврейства и, как таковое, заслуживает всяческого сочувствия. С другой стороны, сионизм, воспитывая идею еврейской национальности и даже государственности и тем недомысленно идя навстречу подлому антисемитизму, всячески избегает политической борьбы, борьбы за эмансипацию евреев. Между тем только в полной эмансипации может заключаться решение еврейского вопроса. От прямой постановки этой простой задачи, разрешение которой отнимет почву и у грубого юдофобства, и у еврейского национализма, последний, в лице сионизма, уклоняется — и в этом его великий грех и перед еврейством, и перед русским обществом….Еврейство есть раса; евреи образуют особое религиозное общество, но идея еврейской нации есть фантастический и болезненный продукт ненормальных правовых условий, в которые поставлено многомиллионное еврейское население России. Пусть евреи, если они могут и хотят, образуют в Палестине особое еврейское государство, мы не будем им в этом ни мешать, ни содействовать. Но в пределах русского государства они — в совокупных интересах самого еврейства и культурного развития всего русского народа — должны стать равноправными русскими гражданами. Еврейство русское и международное — в лице своих имущих представителей — обладает крупной экономической силой, и в том, что оно не пользуется этой силой для дела эмансипации русских евреев, заключается большой грех состоятельного еврейства и одушевляющего его сионизма»[781].

Эта его редакторская статья многими российскими евреями была воспринята как антисемитская. Освобождение получило большое количество писем, в которых издание обвинялось в том, что оно третирует евреев, призывая их к раболепствованию перед имперским режимом, и отказывает им в статусе нации. Разумеется, Струве не стал ни извиняться, ни оправдываться. Этот конфликт стал своего рода предтечей куда более серьезного конфликта — по вопросу существования украинской национальности и культуры, — в диспут вокруг которого Струве ввязался несколько позже, в 1911-12 годах.

Что же касается Плеве, то к 1904 году Освобождение уже сидело у него в печенках. 24 июня 1904 года (нов. ст.) он запросил германское посольство в Санкт-Петербурге: позволяет ли германское законодательство найти какие-либо основания для закрытия этого издания, или, но крайней мере, для высылки его главного редактора? В своем отчете в Берлин немецкий посол передал слова Плеве о том, что нет нужды объяснять, насколько признательно будет российское правительство германским властям, если они помогут ему ликвидировать данное издание[782]. Поскольку, согласно Конституции Германской империи, решение этого вопроса было в компетенции властей Вюртемберга, Берлин переслал запрос Плеве в Штутгарт. Видимо, кто-то — надо думать, один из дружески настроенных социал-демократов, работающий в правительстве Вюртемберга — тут же предупредил Струве о грозящей ему опасности, поскольку уже 28 июня (нов. ст.) он и его жена были замечены агентами охранки в Париже — они присматривали себе дом для проживания [783]. В начале июля они арендовали двухэтажную виллу в Пасси (Rue Bellini 14) и вернулись в Штутгарт. Чуть позже в том же месяце Струве связался с властями в Гайсбурге и информировал их о своем намерении перехать в Париж[784], освободив таким образом власти Вюртемберга от тех забот и неприятностей, которые могли обрушиться на них в случае его дальнейшего пребывания в Штутгарте. В сентябре, проведя с семьей отпуск в Шварцвальде, он перевез весь свой домашний и редакторский скарб в Париж.