Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Надо сказать, что из всех политических деятелей дореволюционной России Струве особенно ненавидел Плеве, равно как и Ленина, по отношению к которому у него несколько позднее возникло фактически то же чувство. В глазах Струве Плеве воплощал в себе «злой дух» режима и был официальным проводником «азиатской культуры», «охранителем и в то же время могильщиком самодержавия»[785]. В июле 1904 года, когда бомба террориста оборвала жизнь Плеве, Струве писал: «Трупы Боголепова, Сипягина, Богдановича, Бобрикова, Андреева и ф. — Плеве не мелодраматические капризы и не романтические случайности русской истории; этими трупами обозначается логическое развитие отжившего самодержавия. Русское самодержавие в лице двух последних императоров и их министров упорно отрезывало и отрезывает стране все пути к легальному и постепенному политическому развитию и, наконец, стало лицом к лицу с ужасающей действительностью неизбежных, одно за другим следующих политических убийств. Страшно для правительства не физическое устранение Сипягипых и ф. — Плеве, а та создаваемая этими носителями власти общественная атмосфера негодования и возмущения, которая рождает из рядов русского общества одного мстителя за другим. Политический заговор и террористическую организацию можно изловить и задушить. Напряженную политическую атмосферу, рождающую убийц, нельзя разрядить и обезвредить никакой полицией. Ровно два года тому назад ф. — Плеве хвалился, что мерами умелой полиции он быстро подавит русскую смуту. И что же оказалось? Он даже технически для своей собственной особы на огромные средства департамента полиции не сумел разрешить задачи внешней охраны. При назначении ф. — Плеве его встретили, как умного человека. На самом же деле сколь велика была полицейская ограниченность этого всемогущею министра! Он думал, что, истязая инородцев на потеху бессмысленного национализма, предавая разгрому конституционную Финляндию, подавляя русскую печать, систематически подкапываясь под земство и снова настежь раскрыв полиции двери в университет и среднюю школу, — он раздавит ненавистную “смуту”. Он думал, что, подменив настоящую программу коренных реформ тщательно обдуманными реакционными предначертаниями и обольстительными неясностями пресловутого манифеста 26 февраля 1903 года, он, как великий реформатор русского самодержавия, начнет собой новый период его истории, откроет его не смущаемое ничем торжественное шествие. Он думал, что самодержавие, которое ввело полицию во все и вся: законодательство, управление, науку, церковь, школу и семью… сможет предписывать великому народу законы его исторического развития. А полиция ф. — Плеве не сумела даже предотвратить бомбы. Какой он был жалкий безумец!»[786]

Глава 15. Осуществление надежд — 1905

Агония монархического абсолютизма в России длилась целый год: ее началом стала состоявшаяся в октябре 1904 года так называемая Парижская конференция «оппозиционных и революционных» партий, а концом — провозглашение Манифеста от 17 октября 1905 года. В этом Манифесте монархия безоговорочно капитулировала перед требованиями, выдвинутыми Союзом Освобождения. Что же касается лично Струве, то для него этот Манифест стал воплощением всего, к чему он стремился с 1885 года. Надо сказать, что ни один российский политик и публицист не сражался столь последовательно и целеустремленно за победившее, наконец, дело политической свободы, как он. И если бы ему было суждено умереть 17 октября 1905 года, он умер бы счастливым человеком.

Однако судьба подарила ему еще четыре десятилетия жизни, на протяжении которых — за исключением коротких промежутков — возможность реализации личной свободы в России становилась все более и более эфемерной — пока не исчезла совсем. По мере того, как это происходило, Струве пережил целую серию трагических разочарований, являющуюся содержанием второй половины его биографии, которая будет рассмотрена нами по ходу дальнейшего повествования. Правда, необходимо отметить, что даже тогда, в час своего триумфа, Струве предчувствовал, что ждет его впереди. Он был гениальным политическим мыслителем и неудачным политиком, но в обеих своих ипостасях всегда оказывался на шаг впереди других, воодушевляя слабых духом и предостерегая тех, кто слишком восторженно праздновал победу. В его работах, написанных в 1905 году, сквозь главенствующий в них оптимизм пробиваются легко улавливаемые нотки беспокойства по поводу того, что столь удачно начавшаяся революция в любой момент может обернуться контрреволюцией. С того момента, как был провозглашен Октябрьский Манифест, Струве стал подвержен приступам «патриотической тревоги», от которых не смог избавиться до конца жизни.