Сценарии перемен. Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II

Соответственно, Никитенко принципиально расходился с Анненковым в вопросе о том, каким образом поэт должен пользоваться «исторической» действительностью. Единственную общую задачу поэта и историка, по его мнению, составляло постижение прошлого, которое они должны были вести принципиально различными путями. Академик полагал, что поэт, пользуясь собственно литературными средствами, обязан выражать высшую истину, а потому имеет право искажать повседневную реальность во имя эстетического совершенства, соответствующего этой истине:

…не заслуживает ли автор упрека в том, что он слишком свободно распорядился этими моментами, размещая и перемещая их по-своему, вопреки хронологическому их порядку? Нам кажется самим этот способ действительно смелым, но вовсе не в смысле нарушения исторических требований, которые совсем не простираются так далеко, а по той трудности, какая представлялась в удержании между ними связи. <…> Сущность дела состояла в том, чтобы изобразить исторического Иоанна в идее его характера, на сколько она может быть понята психологом, историком и поэтом. Критика, по справедливости, только и может этого требовать от последнего в отношении к истине, не предписывая ему, какие он должен употреблять для этого средства. Это уже его дело. И неужели она станет от него требовать хронологической подлинности и последовательности в развитии фактов? А если он совсем выдумает факт, как напр., сделал Пушкин в гениально созданной им сцене Пимена в своем «Борисе Годунове»? Ведь этого факта нельзя прочесть ни в какой летописи, ни в каком запыленном архивном документе? Что если бы великий наш поэт думал послушаться какого-нибудь непризванного судьи художественно-литературных произведение, и выкинул названную нами сцену за то, что на нее нет указания ни в каком историческом источнике?837

Раздраженное упоминание некого «непризванного судьи» здесь, как представляется, относится к Анненкову. Отсылка к «Борису Годунову», созданию которого мог бы помешать этот «судья», – это прямой намек на деятельность Анненкова – знаменитого издателя и комментатора сочинений Пушкина. Эстетические принципы Анненкова потребовали бы осудить одно из знаменитых произведений поэта. Анненков, напротив, в своей работе о Пушкине именовал сцену с Пименом «гениальной» и характеризовал как «поэтическое откровение одной народной эпохи»838. Однако, как мы уже видели, эстетические требования в 1860‐е гг., эпоху бурного развития научной историографии и литературы, кардинально отличались от более раннего периода: категории Анненкова и Никитенко, конечно, к Пушкину вряд ли приложимы.

Соотношение поэтической, высшей истины и действительности в отзыве Никитенко описывалось в диалектических категориях, довольно сложным образом соотносившихся между собою:

Надобно, чтобы действительность, с ее неизбежными мелочными притязаниями, не охладила и не затмила поэзии, а с другой стороны, чтобы сия последняя на место лица, давно уже созданного и обозначенного в главных чертах его физиогномии действительностию, не поставила на ее почве лица выдуманного поэтом вопреки, или в насилие ей…839