Сцены частной и общественной жизни животных

– Милая Анна, неужели ты до такой степени посвящена в тайны науки?.. Ты должна стать женой ученого. Вольвокс! откуда ты знаешь это слово?

(В юности я знавал одного делового человека, который со слезами на глазах рассказывал, как его пятилетний сын спас тысячефранковый билет, по ошибке попавший в мусорную корзину; мальчик искал там бумагу, чтобы смастерить птичку. «Милое дитя! в его возрасте знать цену ассигнации!..»)

– Но принц! принц! – вскричала Анна, боясь, что отец погрузится в свои грезы и ничего ей не расскажет.

– Принц, – продолжал профессор, поправив парик, – был спасен от разрушительной стихии тщанием французского правительства; не спросив позволения, беднягу разлучили с его прекрасным отечеством, с его прекрасной будущностью, и сделать это было тем легче, что само его существование находилось под вопросом. Проще говоря, Жарпеадо, стомиллиардомиллионный представитель своей династии…

(На этих словах, заметим в скобках, профессор обмакнул в кофе ломтик хлеба и воздел его к верхним полкам, на которых стояли многообразные чучела Животных, а затем продолжил: «Вы, господа Бурбоны и господа Оттоманы, короли и правители, гордитесь древностью своих родов, а ведь вы существуете всего пятнадцать-шестнадцать веков, да вдобавок наслаждаетесь тысячей и одним удобством самой утонченной цивилизации… Насколько же… Впрочем!.. Ни слова о политике».)

Жарпеадо находился на той же стадии развития, на какой пребывает Королевское Высочество за одиннадцать месяцев до рождения; в этом виде его перенесли в кабинет моего предшественника, прославленного Лакрампа, изобретателя Уток, который как раз заканчивал их монографическое описание, когда мы имели несчастье его потерять; впрочем, он будет жить столько, столько будет жить «Шагреневая кожа», благодаря художнику, который изобразил его наблюдающим за своими драгоценными Утками[629]. Там же можно увидеть и нашего друга Планшета, которому ради славы науки покойный Лакрамп завещал изучить очертания, ширину, глубину и свойства принцев за одиннадцать месяцев до рождения. Планшет показал себя достойным этой миссии и в споре с интриганом Кювье отстаивал свою точку зрения, заключавшуюся в том, что принцы в этот период имеют вид инфузории, много двигаются и уже носят ордена.

Полчища солдат в мундирах из марены, точь-в-точь похожих на французские, охраняли долину со всех сторон

По просьбе покойного Лакрампа французское правительство поручило похищение Жарпеадо Гению Спекуляции, и принц прибыл морем из глубины провинции Гваксака[630], покоясь на пурпурном ложе, составленном из примерно трех миллиардов подданных своего родителя, бальзамированных индейцами, которые бесспорно могут соперничать с доктором Ганналем

[631]. Поскольку законы против работорговли не распространяются на покойников, эти бесценные мумии были проданы в Бордо, дабы служить радостям и наслаждениям белой расы вплоть до того дня, когда Солнце, родитель трех великих племен Кактрианы, прозывающихся Жарпеадо, Ранаграда и Негра, поглотит их своими лучами… Да, милая моя Анна, тебе следует знать, что без этого народа Рубенс не изобразил бы ни одной нимфы, Мирис – ни одной красотки, Вауэрман – ни одного трубача[632]. Да, дочь моя, на прелестные губки, которые улыбаются или кривятся со стен Музея, пошли целые племена. О, если бы каким-то чудом эти существа, обратившиеся в цвет, вернулись к жизни, мы наблюдали бы изумительное преображение Рафаэлевых Мадонн и Рубенсовых битв! Для этих прелестных существ настала бы пора того вечного воскресения, что обещано всем нам. Увы! быть может, там, на Небесах обитает всемогущий художник, который отправляет целые поколения рода человеческого на свою палитру; быть может, размолотые невидимым пестиком, мы, о Господи, становимся всего лишь мазком в какой-нибудь исполинской фреске!..

Мизокамп

Тут старый профессор, как и всегда, когда с его губ слетало имя Господа, впал в глубокую задумчивость, и дочь не смела ее прервать.

VI. Другой Жарпеадо

Тут вошел Жюль Соваль. Если вам случалось видеть одного из тех простых и скромных юношей, которые исполнены любви к науке и, много зная, сохраняют, однако, некую очаровательную наивность, вовсе не лишающую их честолюбия и не мешающую им изъездить всю Европу в поисках какой-нибудь подъязычной кости или раковины, можно считать, что вы знакомы с Жюлем Совалем. Столь же простодушный, сколько и бедный (увы! быть может, с приходом богатства простодушие уходит навсегда), он считал Ботанический сад своим домом, видел в профессоре Гранариусе второго отца, восхищался им, благоговел перед ним как перед учеником и преемником великого Жоффруа Сент-Илера и помогал ему в его трудах, как некогда прославленные и преданные ученики помогали Рафаэлю; причем – и это было особенно восхитительно – этот молодой человек поступал бы точно так же, не будь у профессора красавицы дочери; им руководствовала святая любовь к науке! ибо, скажем сразу, он любил естественную историю гораздо сильнее, чем юную Анну.