Сцены частной и общественной жизни животных

Меньше всего я страдал на берегу моря; не знаю другого места, где было бы так хорошо предаваться печали. В самом деле, разве эта бескрайняя водная гладь не походит на наши бесконечные мучения? Я без устали всматривался вдаль, моля горизонт вернуть мне то, что он же у меня и отнял, и отыскивая в небе точку, где исчезла моя любезная. «Вернись! – восклицал я. – Ведь я тебя люблю!» Я был уверен, что, каково бы ни было расстояние, нас разделяющее, такая просьба должна быть удовлетворена, и потому, когда я видел, что возлюбленная моя не возвращается и не вернется, я падал навзничь и поднимался лишь для того, чтобы позвать ее снова.

Король Пингвинов

– Больше я так жить не могу! – сказал я в один прекрасный день и бросился в море.

VII

Добрый король сидел на камне, служившем ему троном, в окружении подданных, которые все, казалось, были с ним в наилучших отношениях

VIII

К несчастью, я умел плавать, а потому моя история на этом не кончается.

IX

Когда я выплыл на поверхность – всякое существо один или два раза всплывает на поверхность, прежде чем пойти ко дну окончательно, – тогда, уступая своей страсти к монологам, я позволил себе задаться вопросом, имею ли я право распоряжаться своей жизнью, сильно ли пострадает земля, если на ней станет одним Пингвином меньше, отыщу ли я свою неблагодарную Хохотунью на морском дне (среди жемчужин), а если не отыщу, то отыщу ли хоть какое-нибудь утешение, и проч., и проч., и проч., и проч.

В общем, монолог мой затянулся и за то время, что я его произносил, я успел оставить позади семь сотен лье, а решения так и не принял.

Проделав очередную сотню лье, я – по правде говоря, для очистки совести – погружался на несколько футов в воду с похвальным намерением дойти до самого дна и там остаться; однако всякий раз у меня находился повод всплыть, и, должен признаться, после каждой такой попытки воздух казался мне все более сладким.

Я как раз предпринял седьмую или восьмую попытку самоубийства и решил все-таки выбрать жизнь, раз уж она мне, выходит, так дорога, когда, в очередной раз узрев дневной свет, внезапно обнаружил подле себя Пернатого, чей простой, наивный и разумный вид сразу пришелся мне по сердцу.

– А что вы, собственно, делали там внизу, господин Пингвин? – спросил он, раскланявшись со мной самым учтивым образом.

Поскольку вопрос был не из тех, на которые легко ответить, я знаком показал, что не знаю.

– А куда вы направляетесь? – задал он следующий вопрос.

– Об этом я знаю еще меньше, – отвечал я.

– Что ж, в таком случае, я составлю вам компанию.

Я охотно согласился, ибо, говоря по чести, мне было уже невмоготу оставаться в одиночестве.

По дороге я рассказал ему о своих злоключениях, и он выслушал меня, не перебивая и с большим вниманием.

Когда я закончил, он спросил, что я собираюсь делать; я отвечал, что в основном собираюсь гнаться за той, кого я люблю.

– Пока вы будете гнаться, все пойдет хорошо, – отвечал он, – потому что в любви лучше искать, чем находить; но если вы догоните ту, за которой гонитесь, ваши страдания возобновятся.

Увидев, что это утверждение меня изумило, он продолжал:

– Как может Чайка вас полюбить? Чайки любят Чаек, а Пингвины должны любить Пингвинов. Вы ведь Пернатый весьма дородный, как же вас угораздило влюбиться в этот комок перьев, в Птицу, которая ни на секунду не остается в покое и которую постоянно где-то носит то черт, то ветер?

– Право, – воскликнул я, – если я что-то и знаю, то уж во всяком случае не откуда приходит любовь. Что же касается моей собственной любви, то она пришла ко мне, а точнее, свалилась на меня с неба, о чем я уже имел честь вам рассказывать.

– С неба! – воскликнул в свой черед мой спутник. – Ну конечно! Послушать влюбленных, так их судьба всегда решается на небесах.

– Вы, сударь, кажется, во всем разочарованы, – сказал я ему. – Что же с вами случилось? Вы очень несчастны?

Мой новый друг в ответ лишь печально улыбнулся; неподалеку возвышался валун, обнажившийся во время отлива; спутник мой жестом показал мне, что не прочь отдохнуть, и взобрался на камень; я последовал его примеру. Поскольку он молчал, я тоже замолчал и смотрел на него, не говоря ни слова. Вид у него был крайне озабоченный, и я из скромности держался поодаль. Через несколько минут он шевельнулся, и я счел возможным приблизиться.

– О чем вы думаете? – спросил я.

– Ни о чем, – отвечал он.

– Но кто же вы такой, – спросил я, – вы – Пернатый, говорящий и молчащий как мудрец?

– Я, – отвечал он, – происхожу из семейства Чистиковых, а мое имя – Тпик[680].

– Вы Тупик? – изумился я. – Какой вздор!

Неужели вы не видите, какая она хорошенькая?

– Да, Тупик, – подтвердил он. – Нас называют тупыми, потому что мы сильные, но не злые, и те, кто так говорит, имеют на это право, хоть они и неправы.

О небо!

Х