Сцены из провинциальной жизни

Его собственная смерть — другое дело. Он всегда каким-то образом присутствует среди живых после своей смерти, плавая в воздухе и наслаждаясь горем тех, кто в этом повинен и кто теперь, когда уже слишком поздно, хотел бы, чтобы он был жив.

Однако в конце концов он идет вместе с матерью на похороны тети Энни. Идет, потому что мать умоляет его, а ему нравится, когда его умоляют, нравится ощущение власти, которое при этом возникает, а еще потому, что он никогда не бывал на похоронах и хочет посмотреть, какой глубины копают могилу, как в нее опускают гроб.

Это совсем скромные похороны. Присутствуют только пятеро родственников и молодой голландский протестантский пастор с прыщами. Пятеро — это дядя Альберт, его жена и сын, мама и он сам. Он много лет не видел дядю Альберта. Дядя опирается на палку, согнувшись почти вдвое, слезы струятся из его бледно-голубых глаз, кончики воротника топорщатся, словно кто-то небрежно повязал ему галстук.

Прибывает катафалк. Содержатель похоронного бюро и его помощник — в черном, как и подобает, они одеты гораздо элегантнее, чем все они (он в форме школы Сент-Джозефс, так как у него нет костюма). Пастор произносит на африкаанс молитву по ушедшей сестре, затем катафалк приближается к могиле, и гроб водружают на шесты над ней. К его разочарованию, гроб не опускают в могилу — по-видимому, придется подождать могильщиков, но содержатель похоронного бюро показывает знаком, что они могут бросить в могилу комки земли.

Начинает накрапывать. Дело сделано, они могут идти, могут вернуться к собственной жизни.

По дороге к воротам он проходит мимо старых и новых могил вслед за матерью и ее кузеном, сыном Альберта, которые тихо беседуют. У них одинаковая неторопливая походка. Они одинаково поднимают ноги и тяжело их ставят, сначала левую, затем правую, как крестьяне в башмаках на деревянной подошве. Дю Бьель из Померании — крестьяне из сельской местности, слишком медлительные и тяжелые для города, они там не на месте.

Он думает о тете Энни, которую они оставили под дождем, в богом забытом Вольтемаде, думает о длинных черных когтях, которые остригла ей медсестра в больнице и которые никто больше не будет стричь.

— Ты слишком много знаешь, — как-то раз сказала ему тетя Энни. Хотя ее губы растянулись в улыбке, она в то же время качала головой. — Такой маленький — и так много знаешь. Как же ты собираешься удержать все это в голове? — И она наклонилась и постучала по его черепу костлявым пальцем.

Этот мальчик особенный, сказала тетя Энни его матери, а мать, в свою очередь, передала ему. Но что в нем такого особенного? Никто никогда не говорит.

Они дошли до ворот. Дождь усилился. Им придется тащиться под дождем на станцию Вольтемаде, к поезду до Солт-Ривер, затем пересесть на поезд до Пламстеда.

Мимо проезжает катафалк. Мать протягивает руку, останавливая его, заговаривает с содержателем похоронного бюро.

— Они подбросят нас до города, — говорит она.

Таким образом, ему приходится залезть в катафалк и сидеть, втиснувшись между матерью и содержателем похоронного бюро, степенно проезжая по Воортреккер-роуд. Он ненавидит ее за это и надеется, что его не увидит никто из школы.

— Эта леди, наверно, была школьной учительницей, — говорит содержатель похоронного бюро. У него шотландский акцент. Что может знать этот эмигрант о Южной Африке, о таких людях, как тетя Энни?

Он никогда не видел более волосатого человека. Пучки серых волос вылезают из ноздрей, из-под накрахмаленных манжет.

— Да, — отвечает мать. — Она преподавала более сорока лет.

— В таком случае она оставила после себя что-то хорошее, — говорит содержатель похоронного бюро. — Благородная профессия — преподаватель.

— Что стало с книгами тети Энни? — спрашивает он маму позже, когда они снова одни. Он говорит «книги», но имеет в виду многочисленные экземпляры одной книги, «Ewige Genesing».

Мать не знает или не хочет говорить. За все то время, что прошло с тех пор, как тетю Энни увезли из квартиры, где она сломала шейку бедра, в больницу, затем в дом престарелых в Стикланд и, наконец, на участок кладбища № 3 в Вольтемаде, никто не подумал о книгах — вероятно, кроме самой тети Энни, — о книгах, которые никто никогда не будет читать, а теперь тетя Энни лежит под дождем, ожидая, пока у кого-нибудь найдется время ее похоронить. Он должен думать обо всем один. Как он удержит все это в голове — все книги, всех людей, все истории? А если их не будет помнить он, то кто же тогда?

ЮНОСТЬ

Wer den Dichter will verstehen

Mus in Dichters Lande gehen.

Goethe^[22]

1