Сцены из жизни богемы

– А вот что. Мою новую богиню зовут Жюльеттой, и у меня возникла мысль разыграть вместе с ней шекспировскую драму. И я теперь уже не Родольф. Меня зовут Ромео Монтекки, и очень прошу не называть меня иначе. Я даже заказал новые визитные карточки, чтобы все об этом знали. Но это еще не все: я воспользуюсь тем, что сейчас масленица, надену бархатный камзол и вооружусь шпагой.

– Чтобы убить Тибальда? – спросил Коллин.

– Вот именно,– продолжал Родольф.– Словом, при помощи этой лестницы я заберусь к моей возлюбленной, у нее как раз есть балкон.

– А птица-то, птица? – не унимался Коллин.

– Это не что иное, как голубь, он должен исполнять роль соловья и по утрам возвещать о том, что пора мне расстаться с подругой, а подруга обнимет меня и нежным голосом скажет, совсем как в сцене на балконе: «Еще не брезжит день, не жаворонка пенье…», другими словами: «Нет, еще не одиннадцать, на улицах грязно, не уходи, нам так хорошо вместе». Для полноты картины я постараюсь раздобыть кормилицу и предоставлю ее в распоряжение моей возлюбленной. Надеюсь, погода будет нам благоприятствовать и, когда я стану подниматься к Джульетте, мне будет светить луна. Что скажешь о моем замысле, философ?

– Прелестно, – одобрил Коллин. – Но объясни, сделай милость, каким чудом ты так преобразился, что тебя не узнать… Видно, разбогател?

Вместо ответа Родольф жестом подозвал официанта и небрежно бросил ему золотой:

– Получите!

Потом он похлопал себя по карману, и оттуда послышался звон.

– Это что же? Колокольня у тебя там, что ли?

– Всего несколько червонцев.

– Золотых? – сдавленным голосом проговорил изумленный Коллин.– Дай хоть посмотреть.

Тут друзья расстались – Коллину не терпелось оповестить приятелей о роскошном образе жизни и новой любви Родольфа, а Родольф отправился домой.

Эта встреча произошла через неделю после разрыва Родольфа с мадемуазель Мими. Когда Мими ушла, поэту захотелось переменить обстановку, подышать другим воздухом, он вместе со своим другом Марселем выехал из мрачных меблированных комнат, а хозяин отпустил их без особого сожаления. Друзья, как уже было сказано, решили подыскать себе приют в другом месте и сняли две комнаты на одной и той же площадке. Комната, которую выбрал себе Родольф, была куда удобнее всех, какие ему попадались до, сего времени. В ней была довольно сносная мебель, в частности диван, обитый красной материей, которая должна была подражать бархату, но упорно не желала этого делать. Кроме того, на камине стояли две фарфоровые вазы с цветами, а между ними алебастровые часы с отвратительными лепными украшениями. Родольф запрятал вазы в шкаф, а когда хозяин явился и хотел было завести часы, поэт попросил его не утруждать себя.

– Пусть себе часы стоят на камине, но только как художественное произведение,– сказал он.– Они показывают полночь, это превосходное время – пусть так и будет. Как только они покажут пять минут первого – я уеду… Часы!…– продолжал Родольф, ни за что не хотевший подчиняться тирании циферблата.– Да ведь часы – это враг, который прокрался к нам и неумолимо, час за часом, минуту за минутой отсчитывает время нашей жизни и беспрестанно напоминает: «Вот ушла частица твоей жизни!» Я просто не мог бы уснуть в комнате, где стоит такое орудие пытки, близ него невозможно ни беспечно веселиться, ни мечтать… Стрелки часов, как иглы, протягиваются к вашему ложу и колют вас по утрам, когда вы еще погружены в сладостное забытье… Часы кричат вам: «Динг-динг-динг! Настало время заняться делами, расставайся с упоительными сновидениями, убегай от их ласк (а иной раз и от ласк живого существа). Надевай башмаки, шляпу, сегодня холодно, идет дождь, отправляйся-ка по делам, уже пора! Динг-динг…» Хватит с меня и календаря! Итак, пусть часы молчат, а не то я…

Произнося этот монолог, Родольф осматривал новое обиталище и испытывал ту внутреннюю тревогу, какая почти всегда охватывает нас в новом жилище.

«Я замечал,– думал он,– что место, где мы живем, оказывает какое-то таинственное влияние на наши мысли, а следовательно, и на поступки. В этой комнате холодно и тихо, как в могиле. Чтобы здесь раздалась радостная песнь, надо привести ее откуда-нибудь. Да и то она здесь долго не задержится, ибо под этим потолком, низким, холодным и белым, как небо в снежную ночь, смех замрет, не вызвав откликов. Увы, что же меня ждет в этих четырех стенах?»

Но не прошло и нескольких дней, как унылая комната засверкала и огласилась радостными голосами. Праздновалось новоселье, и достаточно было взглянуть на многочисленные бутылки, чтобы понять, почему так развеселились гости. Их веселье передалось и Родольфу. Он уединился в уголке с молодой женщиной, зашедшей к нему случайно, он завладел ею и выражал ей свой восторг не только мадригалами, но и жестами. Под конец «торжества» он добился от нее свидания на другой же день.

«Что ж, вечер прошел весело,– размышлял Родольф, оставшись один,– моя жизнь тут началась недурно».