Читаем Студенческие годы в Горьком. 1967-1972 гг. полностью

Каким-то образом я скооперировался с другими ребятами и в результате оказался в компании двух первокурсников в одной квартире недалеко от института. Квартира находилась в деревянном одноэтажном доме, явно дореволюционной постройки, где нам была предоставлена одна, довольно просторная, комната с двумя окнами, выходящими на улицу. Три кровати располагались вдоль трех стен, в середине стоял большой стол для еды и занятий. Над ним висел огромный красный абажур.

Хозяйка по имени Анастасии Ильиничны – не очень опрятной и привлекательной наружности – была женщиной лет пятидесяти. Ее комната располагалась за тонкой фанерной стенкой, и мы могли слышать жалостный скрип пружин ее кровати, когда она ворочалась ночами или когда любовник Алеша навещал ее – тогда приключалась ничем не заретушированная ночь, исполненная страстных вздохов, повизгиваний и кряхтения, в дополнение к яростному скрипу их ложа. Неистово восторженное «Алёша!» и ответное «Таюша!» периодически раздавались за стеной. Конечно, после застолья и изрядных возлияний.

Отопление в «апартаментах» Анастасии Ильиничны было газово-печным. Дело в том, что русские дровяные печи, установленные в то время в большинстве старых домов, переделывали, когда к ним подводили «голубое топливо», – устанавливали внутри допотопных печей газовые горелки. Вот при помощи такого «чуда техники» мы и обогревались.

В конце коридора располагалась кухня с газовой плитой и множеством шкафчиков для хранения нашей скудной студенческой провизии. Из кухни, через крошечную прихожую, дверь вела во двор. Надо сказать, кухня, которая, по идее, должна была являться очагом тепла и довольства, в зимнюю пору была самым холодным местом во всей квартире: несмотря на постоянно зажженные четыре горелки газовой плиты, теплее не делалось, потому что пол был холодным и тянуло сквозняком из входной двери.

Я слегка забежал вперед в своем рассказе, так как во все эти особенности прозябания в съемном жилье окунулся, когда уже начался учебный год и студенческая жизнь взяла нас «за жабры» основательно.

Возвращался я в Казань окрыленный блестящим успехом на вступительном экзамене и поступлением на англо-французское отделение переводческого факультета ГГПИИЯ им. Н. А. Добролюбова, был полон надежд на светлое студенческое будущее. Думаю, встречали меня дома, как героя, после столь феноменального успеха в дебютной, самостоятельно проведенной мною в жизни, «наступательной операции». Ведь я стал первым студентом в клане Гизатуллиных. Посему это было большое дело и мои родители не могли не гордиться мной, радуясь за всю семью. Отцовское «Учись, парень, и будешь человеком» работало на этом этапе безотказно.

После возвращения в Казань и триумфа в Горьком я не мог не навестить мою учительницу английского языка Людмилу Ивановну Шахназарову и похвастаться своим успехом, поблагодарив ее за все сделанное для меня. Мы пили чай с печеньем у нее дома, и я делился с ней впечатлениями о поездке в Горький. Ей было явно приятно слышать мой рассказ, что более чем понятно – ведь именно Людмила Ивановна подсказала мне поступление в Горький по примеру ее племянника, который учился там на французском отделении и был на пару лет старше меня.

Навестил я и свою школу, чтобы доложить учителям и нашему директору о том, что поступил в институт. Меня хлопали по плечу, трепали по волосам и искренне радовались моему успеху. «Не забывай школу, заходи, рассказывай, а то станешь там дипломатом, будешь разъезжать по разным заморским странам и зазнаешься» – таково было напутствие моих любимых учителей. Между тем зазнаваться пока не имелось оснований: впереди учеба, а уж там посмотрим. А насчет карьеры дипломата мои школьные наставники явно преувеличивали – к такой блестящей карьере приблизился лишь Самострел из соседнего класса, который не сдрейфил и попал в самое «яблочко», поступив в МГИМО, а я усомнился в своих возможностях и не захотел рисковать, подавая документы в этот самый престижный в СССР вуз. А зря. Мог бы и поступить.

Эта неуверенность в себе, как неизлечимая болезнь, преследовала меня всю жизнь. А в те решающие годы, когда выбирался жизненный путь, не было рядом советчика, который бы знал меня и мог бы вдохновить на более смелые шаги в будущее. Однако чего плакаться в манишку! Выбор был сделан, и «Вперед, заре навстречу!», как поется в известной песне.

4. Здание, которое стало вторым домом

Начало учебы на первом курсе вызывало исключительный восторг: столько нового и удивительного происходило, и так многому предстояло научиться – от самостоятельного постижения новых наук, без каких-либо подсказок, помощи и подбадривания, до организации элементарного быта в абсолютно незнакомом городе, где я не имел ни родственников, ни знакомых. А мне, напомню, было всего семнадцать лет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное