Студенты последнего курса

Сегодня с утра небо укрыли тучи, и Антонович не от­правился, как обычно, на озеро, а пошел с Русиновичем в библиотеку.

Долго стояли в очереди, так как в сессию в библиотеке всегда много народу. Взяв нужные книги, пошли выби­рать места — чтобы не попалась по соседству шумная компания, чтобы меньше ходили мимо и не припекало солнце.

За соседним столом, через проход, сидели девушки с их курса. Они поглядывали на парней и посмеивались. У них был чудной сосед, которого Русинович приметил уже давно. Сам старый, он и читал что-нибудь очень ста­рое и толстое. Сегодня перед ним еще лежал батон в авоське.

Хлопцы увлеченно читали, не поднимая головы. Обе­дать сходили в буфет, съели холодные котлеты, компот. С полчаса посидели на библиотечном крыльце. Приятно пригревало солнце.

После обеда работалось хуже. Русинович все чаще отрывался от чтения, чаще бросал взгляд на соседок, провожал глазами студентов, которые только пришли и долго искали свободного места, тихо проходя меж рядами столов и шепотом спрашивая: «Тут свободно?»

Наконец Антонович не выдержал, толкнул друга локтем и зашептал:

— Чего крутишься?

— Что-то в голове шумит.

— На, почитай, может, отдохнешь,— и он протянул Русиновичу исписанную мелким почерком довольно толстую тетрадь.

«Студенческая поэма»,— стояло на первой странице.

«Посвящаю Ярошке, Мальцу, Русиновичу, Раку».

И пошло, понесло Русиновича, будто на ласковых вол­нах начало покачивать, убаюкивать, нежить, а потом — поднимать вверх, бросать вниз, даже сердце замирало от радости и страха.

Постепенно, строчка за строчкой, вырисовывалась пусть и не очень совершенная, но все-таки достаточно яркая картина их студенческой жизни. И главное: видно было, что писал поэт. Пусть не каждое слово стояло на месте, не каждая строка несла большую мысль, звучала твердо,— такую вещь мог написать только поэт.

— А знаешь, у тебя здорово получается,— сказал Русинович.

— Если ты не шутишь, то я рад слышать это.

— Я серьезно...

На них зашикали: нашли место для разговоров!

Возвращались на Немигу усталые, голодные. В ком­нате застали одного Рака. Он, как всегда, лежал, закрыв лицо конспектом, и трудно было определить, спит он или бодрствует.

Хлопцы не стали его беспокоить, сразу взялись за де­ло — пошли на кухню, начистили картошки. Антонович разжег примус. Кастрюля была большая, наполнили ее доверху — на всю компанию, даже с добавкой.

На кухне были шум, чад и теснота.

— Примус пел что было мочи...

Не найти милей момента.

Вряд ли так Александрович

Тронуть сердце мог студента...

— процитировал Русинович с улыбкой поэму Антоновича.

— Отчего тебе так весело? — спросил его друг.

— Здорово ты поэтизируешь эту кухонную симфонию. Эстеты могут обидеться.

— Я не для них пишу...

«Я не для вас, паны, о нет!» Святые слова!

— Хоть не к месту сказанные.

— Может, и так... Но возьми их себе эпиграфом,

— Это большая честь для каждого...

Антонович остался на кухне — смотреть, чтобы суп не выкипел.

Русинович вернулся в комнату. Рак приподнял кон­спект, как рыцарь забрало, сказал:

— Старик, тебя тут искала одна личность, Такая не­высокая, русая.

Русинович присел на свою кровать.

— А не сказала, зачем я ей нужен?

— Мне не сказала. Думаю, что скажет тебе... Гляди, Старик, гляди. Достукаешься.— И Рак погрозил ему пальцем.— Мало того, что сам на свидания бегаешь...

Русинович не успел ответить. В комнату влетел Анто­нович.

— Подготовьте стол, лежебоки! — крикнул он и тут же исчез.

Русинович нехотя встал, снял скатерть со стола, за­стелил его газетой, а в центре положил толстую книгу в сером переплете, которая всегда служила подставкой для кастрюли.

Вскоре в комнату важно вошел Антонович, неся на вытянутых руках полную кастрюлю приятно пахнущего супа.

— Играйте туш,— сказал он и, кряхтя, поставил ка­стрюлю на стол.

— Не туш, а марш сами кишки играют. Разве не слышно? — в тон ему ответил Русинович.

Рак молча встал с кровати, кисло усмехнулся,

— Вот не думал, что в тебе живет такой Гаргантюа. Я считал, что ты одним духом можешь жить! — уколол его Антонович.

— А помнишь «Кола Брюньона»? Тело пусто — дух расстроен, а поел — и дух спокоен, Как это звучит по-французски?

— Погоди, сейчас, сейчас. Только, может, не так будет складно, как у Роллана.

— Я знаю, ты начнешь импровизировать. От Роллана ничего не останется...

Дверь с грохотом открылась, и на пороге выросли Ярошка и Малец.

— Это мы! — выкрикнул веселый Ярошка.— Вы не рады? А мы очень! Правда, Пехота? — Но Малец поче­му-то не разделял Ярошкиной радости.— Только вышли из читалки — чую, грибным супом пахнет. Так Малец со всех четырех кинулся к общежитию, я едва догнал его и всю дорогу держал за воротник. Проголодался, бедный, прет без оглядки. Людей с ног сбивает...

— Перестань,— отвернулся Малец и сел за стол.— Тебе все шуточки на уме. Провалишь экзамен, так тебе батька-председатель пришлет и денег и сала, а мне лучше сквозь землю провалиться, чем остаться без стипендии. Знаешь ведь, за тройку не платят.