Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы

В глубине души Смирнов чувствовал, что Лавров прав, но переделывать себя на «новых началах» ему не хотелось, да и тяжело это было. Смирнов всегда удивлялся «ужасной» трудоспособности Лаврова. Последний успевал по целым дням возиться в химической лаборатории и дома заниматься какими-то исследованиями, читая почти столько же, сколько Смирнов…

Мечтой Лаврова было уехать за границу, потому что только там, говорил он, настоящая, сильная мысль. А у нас дряблое всё какое-то, как трава, которая в погребе выросла…

И Лавров действительно скоро уехал за границу. Смирнов тоже, пожалуй, не прочь был поехать с ним. Но как-то духа не хватило.

– Когда-нибудь после, – решил он…

В студенческой жизни Смирнова самое интересное было его участие в литературных кружках. Он находил здесь применение своим знаниям.

Ещё на первом курсе Смирнов присутствовал несколько раз на заседании своего землячества. Но ему не понравились эти заседания – слишком много было здесь формализма и даже просто скуки. Первое заседание ограничилось речью какого-то длиннобородого и всеми уважаемого земляка, который два битых часа говорил общие фразы о необходимости умственного и нравственного воздействия товарищества, о взаимопомощи, о солидарности студентов. Никто ему не отвечал и не возражал. Всё, что он говорил, было до приторности известно не только старым, но и молодым студентам… Следующие заседания земляков проходили ещё скучнее. Студенты собирались вяло и неохотно, так что нередко приходилось отменять заседание. Смирнов помнит, что за полгода он слышал только один реферат, прочитанный каким-то студентом. В большинстве случаев заседание ограничивалось докладом секретаря о текущих делах: о том, что в кассе очень мало денег, что никто не платит земляческого сбора (50 коп. в месяц), что книги из библиотеки многие не возвращают…

Конец девяностых годов был эпохой умирания землячеств. Это умирание обусловливалось несколькими причинами. Прежде всего, землячество как форма общения между студентами с внешней стороны слишком тяжеловесное учреждение: трудно найти помещение на 50–60, а то и более лиц. Затем внутренняя связь между земляками очень случайна. Обыкновенно земляки – люди неодинакового развития и различных интересов. Последнее ярко сказалось именно в конце девяностых годов, когда появились «новые» студенты, с новыми требованиями и направления-ми. Раздались речи об индивидуализме, и нашлись страстные поклонники Ницше. Многими овладела горячка марксизма. Затем на сцену явились мистики, ищущие глубины, чего-то сверхъестественного, любители символизма и «нового искусства». Всё это были люди увлекающиеся, горячие. Понятно, им казалось тесно и неприятно в землячествах, где всё было пропитано традициями и жизнь «предопределялась» шаблоном. «И вне шаблона не было спасения», – острили молодые студенты.

Попытки некоторых наиболее смелых «юнцов» предложить для рефератов темы, посвящённые «всему новому», терпели полное фиаско. Традиции землячеств совершенно не переваривали легкомыслия, и старые земляки насмешливо улыбались, считая зазорным допустить у себя болтовню о «какой-то ерунде». Таким образом, подготовлялся раскол. Молодые студенты отделялись от старых, стали «жить» сами по себе, устраивать собственные кружки. А землячества распадались…

Весь этот раскол, разумеется, был словесный, если можно так выразиться. «Новые» люди оставались такими же студентами, как и прежние. Но тем и отличается студенческая жизнь от всякой другой, что всё здесь зиждется на словах. Поступков ещё нет. Человек ничем не может проявить себя – он вне настоящей, общепринятой, людской жизни. И вот слова заменяют поступки – они даже являются мерилом оценки человека, служат причиной споров, даже ссор, даже непримиримого антагонизма. «Народник» может совершенно искренне ненавидеть «марксиста», а «трезвый реалист» – поклонника декадентства, «ницшеанец» презирает защитника устаревшей морали, а принципиалист – беспринципного «наглеца», утверждающего, что не всё свято, что студенчеством возведено в традицию. И пока эти люди в университете, они живут интересами своих литературных и публицистических симпатий и антипатий. Впоследствии жизнь – уже не жизнь слов, а настоящая, неподдельная жизнь – перетасует всех этих «марксистов», «ницшеанцев», «народников»… И странные подчас получатся метаморфозы. «Принципиалист» и «беспринципный» вместе станут работать на славном поприще зелёного стола[62], по формуляру числясь в ведомстве министерства юстиции, «ницшеанец» и «моралист» бок о бок сладко будут дремать на «скамье» одной из зал общественного собрания в недрах России, а «радикал» и «консерватор» в один прекрасный день окажутся из породы «хапающих» господ адвокатов… Бывает, разумеется, и иначе. Всяко бывает. Отмечаем только лишний раз печальный факт, что студенческие разные марксизмы, народничества, а подчас и либерализм не гарантируют человека, не предрешают судьбы…