Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы

– Так все пошли, отчего же было и нам не пойти? – был почти общий их ответ. А ведь все они что-то кричали на сходке и что-то требовали. А теперь по-старому сидят за карточными столами и на бульваре. Только всем знакомым и даже публичным женщинам рассказывают, как весело было в Бутырках, как они там играли в парикмахерскую, издавали юмористический журнал и снимались (каждый притащил с собой по нескольку фотографических карточек, которые наперерыв выпрашивали у этих героев дамы и девицы).

Впрочем, и из искренно убеждённых студентов почти никто не мог ясно высказаться, зачем нужно было движение – по крайней мере, ответы были разноречивы до невозможности. Одни говорили, что хотели автономии университета, однако не объяснили точно, что такое автономия, другие толковали об уставе 63-го года, но оказывалось, что устава не читали. Третьи жаловались на стеснение свободы. Некоторые прямо заявляли, что весь современный университет никуда не годится и всё должно идти насмарку… В подробности же никто не входил.

– Это должно быть всякому известно, – отвечали студенты Смирнову.

Единственный пункт, на котором сходились все, – желание избавить потерпевших товарищей от наказания, которое им грозило.

Но ведь эта была внешняя причина, проистекающая из самого движения. А вопрос оставался открытым:

– Зачем нужно было движение? Почему оно кончилось так несуразно, кончилось ничем?

На второй вопрос Смирнов скоро нашёл ответ. Огромное большинство студентов не выстрадало, не сознавало в глубине души несовершенства академической жизни. И поэтому всё у них было поверхностно, и так скоро они охладевали.

«Буря в стакане воды», – подумал Смирнов.

Однако решил ближе познакомиться с историей университета. Он перечитал в Румянцевской библиотеке все университетские уставы с 1804 г. по 1884-й. Прочёл массу статей по университетскому вопросу в журналах и пришёл к заключению, что, действительно, современный университет далеко не совершенен. И вряд ли тут может помочь горю только устав 63-го года.

В конце концов Смирнов всё-таки остался с очень неопределённым мнением о студенческих движениях.

Так прошло полтора года. Университетская жизнь шла своим чередом, и не было ничего, чтобы заставило думать, что беспорядки повторятся…

Вдруг пришло известие из Петербурга, что там известный инцидент вызвал волнение среди студентов, что состоялось несколько сходок в университете. В студенческой Москве тотчас же началось глухое брожение. Образовался исполнительный комитет, и появились прокламации.

– Необходимо примкнуть – это общественное дело, – толковалось в прокламациях. – Мы не имеем права сидеть сложа руки, когда знаем, что наши товарищи страдают, что поруганы священнейшие права человека.

И вслед за этим опять обострился вопрос о пресловутой инспекции и всплыла на поверхность автономия университета, а неизменные педеля обратились в злейших врагов. Опять у студентов были взволнованные лица. Ещё мало говорили, но первая сходка была уже назначена.

Смирнов испытывал то же, что и все. Он как будто совсем забыл свои прежние наблюдения над товарищами, свои раздумыванья над вопросом – нужны или не нужны студенческие движения. Он так же, как и все, был глубоко возмущён петербургским инцидентом и с захватывающим вниманием следил за прокламациями, в которых преувеличенно сообщалось о беспорядках в Киеве и Харькове. Смирнов верил, что пора и Москве присоединиться к общему движению. Стыдно и недостойно студента оставаться равнодушным зрителем чрезвычайных событий.

– Мы на виду всей России. Вся Европа сочувствует нам. И мы должны показать, что мы студенты, а не жалкие трусы, сидящие в конурах! Вся Европа! – это кружило голову. И возмущение петербургским инцидентом, и вдруг глубоко сознанные несовершенства академического строя, Россия и Европа – всё создавало атмосферу безумно приподнятых нервов. Всё требовало борьбы и призывало к протесту. И движение началось…

Студенты шли «сражаться» за лучшее. Под это лучшее можно подвести всё, что студенты считают выше, чем современная действительность… И нет границ желаниям. Они летят за горизонт…

Студенческие движения – это проявление чувства. А там, где чувство берёт верх над рассудком, рассуждениям нет места, и человек кричит:

– Нужно всё!

В таком настроении Смирнов отправился на сходку. Сказал речь. Эта речь, как и большинство речей, была расплывчата и неопределённа, но в ней чувствовалась горячность и юношеский задор. И бурей аплодисментов студенты приветствовали «оратора»…

Сходя с кафедры, Смирнов был бледен как смерть и весь дрожал. Но внутри его всё пело от какого-то широкого неизъяснимого счастья… Он переживал, быть может, самые сильные моменты жизни, чувствовал себя героем. Все кругом выражали ему свой восторг и удивление…

На следующей сходке Смирнова выбрали председателем. В этот день была проведена «всеобщая забастовка»…