Ступени жизни

«З а х а р ч е н к о. Мне кажется, в бурном потоке своей искренности вы немного оторвались от живой почвы, на которой мы сейчас стоим. Вы читали письма взволнованные и честные, но похожие на исповедь ушибленных жизнью людей. Не забудьте, на исповедь идут люди, у которых есть ущербность в душе. А все, что вы читали здесь, — это письма-исповеди.

Я хочу спросить вас: на кого же мы должны сегодня ориентировать молодежь — на Ромео или на Яго?

М е д ы н с к и й. На Ромео.

З а х а р ч е н к о. На Кошевого или на Стаховича?

М е д ы н с к и й. Конечно, на Кошевого, но не забывать и Яго, и Стаховича.

З а х а р ч е н к о. Мы не забываем, но в большом разговоре, который идет о детской и юношеской литературе, выставлять вперед людей с ущербинкой, отказавшихся от советских норм и правил поведения, как основную фигуру — это глубоко неверно.

М е д ы н с к и й. Но это не так, это неверно! Я не говорю о них как об основной фигуре. Я прошу это застенографировать, что это неверно, потому что на этом может быть построено и дальнейшее обсуждение, и все другие положения.

З а х а р ч е н к о. Мне кажется, в этом разговоре приняты не те масштабы, которые необходимы. Идет разговор о большой литературе — детской и юношеской. Но на этих ущербных письмах строить взволнованную речь, отметая все остальное, — нельзя. Я против этого, хотя абсолютно согласен, что такие люди могут писать дневники и в их жизни все должно быть исправлено. Ведь их не так много, и не на их судьбах надо учить нашу хорошую молодежь. Наша задача не только лечить сотню больных, но, что самое главное, растить миллионы здоровых красивых людей. А если исходить из положений, выдвигаемых Медынским, может получиться извращенная картина. И я говорю: влияние иностранщины, туристов, Ремарка — вот против чего мы должны выходить на битву».

В перерыве ко мне подошел Соболев:

— Григорий Александрович! Дорогой! Что же это вы на меня так навалились?

— На вас? Нет! Что вы, Леонид Сергеевич? На вашу позицию — это да. На точку зрения. Когда мне приписывается, что я, говоря о воспитании на отрицательных образах, проповедую якобы ставку на моральных уродов, я этого не могу принять. Я не мыслю себе, как можно забыть о социалистическом идеале и подменять Морозку Мечиком, положительного героя — отрицательным, я не мыслю себе, как можно ориентировать советскую литературу на «уродов». Вот этого я не могу признать. Как хотите…

Остается добавить, что в июле 1977 года на представительном пленуме правления Союза писателей СССР в том же зале мы обсуждали тот же вопрос о работе с подростками. Выступал и я, вспоминая с той же трибуны о шумных баталиях, происходивших здесь семнадцать лет назад.

Не для сведения счетов я вспоминаю это сегодня, а для того, чтобы показать, что жизнь идет, изменяется и соответственно развивается мысль и что мы доросли до признания того, что трудные дети и даже преступники, которых, по Достоевскому, в народе называли «несчастненькими», признаются предметом художественного и публицистического анализа.