«Прежде всего два слова насчет «Америки», которую я якобы решил открыть. Нет, Сергей Александрович, никаких «Америк» я открывать не собираюсь, я просто хочу осмыслить вопрос о нравственности с позиций нашего времени, — ведь Вы не можете отрицать, что вопросы эти вечные, и каждая эпоха, и каждое поколение решает их заново, что-то принимая и что-то отбрасывая от опыта, прежнего опыта человечества, и что-то привнося свое. Также это приходится делать и нам, особенно сейчас, когда вопросы нравственности силою вещей выдвигаются на первое место. Вот в этом и заключается моя цель: поставить вопросы нравственности в фокус общественного внимания.
Тем более не могу я принять Вашего положения: «С древнейших времен известно, что человек — духовное существо». Откуда это Вам известно? Нам известно одно: что со времен древней греческой философии идет борьба между одним и другим пониманием человека. Да, сначала мысль о материалистическом понимании и толковании мира и человека только лишь слабо брезжила, не имея для этого пока достаточных фактических обоснований, но ведь и восходящий день сначала только чуть брезжит где-то на краешке неба, а потом разгорается, и ничем его уже не остановишь, потому что непобедимы материальные законы его пришествия — вращение Земли.
Так же непобедимы и законы развития человеческого разума, которые, по мере накопления знаний, неумолимо подтачивали казавшееся вначале крепким, как вечность, здание идеализма и обосновывали шаг за шагом, век за веком, укрепляли, может быть, слабую вначале, но гениальную догадку первых материалистов.
Нет, человек — существо материальное. Но в том и заключается его величие, что в развитии своем он поднимается над своей материальной, животной, как Вы сами выражаетесь, природой. Кроме еды и прочих физиологических потребностей у него появляются высшие понятия и стремления, вернее — развиваются, так — как в элементарной, примитивной форме что-то подобное можно наблюдать и у животных (инстинкт долга и преданность у собаки, супружескую верность у орла, самоотверженность птицы в защите своих птенцов и т. д.). Это все, конечно, инстинкты, зародыши, но зародыши, открывающие возможность подняться над чисто биологическим инстинктом самосохранения и стремления выжить. И вот вы входите в лес, и у вас перед глазами назойливо вертится птица, усиленно чирикает, пищит, чтобы обратить на себя ваше внимание, с опасностью для своей жизни стараясь отвлечь вас от спрятанного где-то поблизости гнезда. Хотя в то же время есть кукушки, разбрасывающие яйца по чужим гнездам, и есть свиньи, поедающие своих детей.
И не здесь ли нужно искать начало того водораздела, который много позднее у человека превратится в водораздел между добром и злом? Это будет тогда, когда он, живя в обществе, придет к мысли, что на поедании детей и вообще себе подобных жизнь строить нельзя. Это будет тогда, когда, живя в обществе, он разовьет в себе общественные, высшие понятия, чувства и стремления — к знанию, к добру, справедливости. А так как эти понятия и чувства будут находиться в вопиющем противоречии с биологической первоосновой человеческого бытия, то они будут казаться чудом, божественным наитием, законом, данным свыше. Ведь и гром с молнией казались тогда тоже голосом с неба. Таким же голосом неба показались ему и заповеди любви: «Все, что желаете, чтобы делали для вас люди, то делайте и вы им». Это закон общественной жизни, которому религия дала свою религиозную форму. Но эта форма распалась, пусть не распалась, распадается, но она исторически обречена, это процесс, который никакими заклинаниями не остановишь. Но общественная жизнь остается, и нам нужно строить ее на новых началах, на сочетании нравственного начала, выработанного в процессе развития человечества, и тех новых условий и обстоятельств, в которых современному человеку приходится продолжать свое великое дело создания духовных ценностей.
Это не противоречие в суждении, как кажется Вам, а противоречие жизни. И это не принижает человека, как утверждаете Вы, а, наоборот, возвышает. Он не бессильный исполнитель свыше данного ему закона, а создатель собственных нравственных ценностей, по которым пусть медленно, с ошибками, но строит он свою жизнь и строит самого себя.
Повторяю: я не собираюсь открывать никаких «Америк» и ничего не хочу ни утверждать, ни отвергать догматически. Тем более я понимаю, что если Вы верите в Иисуса и духовное начало, то убедить в обратном Вас невозможно: вера на то и вера, она логики не признает. Я просто размышляю, излагаю мой ход мысли. Но в ходе этого размышления мне искренне хочется понять и Вашу позицию.
Итак: в признании роли и значения нравственного начала мы с Вами в основном, на мой взгляд, сходимся. Расходимся мы, кажется, в понимании истоков этого нравственного начала. Вы, как и я, отвергаете библейского бога с седой бородой, восседающего не то на облаках, не то на троне. Это явный и глупый примитив. Отвергаете Вы, кажется, насколько я Вас понял, и бога как стоящего над человеком духовного законодателя нравственных норм, которые человек обязан выполнять в силу своего положения. В чем же тогда источник нравственного начала? «Это его духовное существо, его разум», — пишете Вы. «Разум — это та божественная искра, которая дана, заложена в человеке для его спасения». «Дана», «заложена», «для спасения»… Кем дана? Кем заложена? Кто заботится о спасении человека? Почему? А перед этим Вы упрекаете меня, что я, сосредоточивая внимание на следствиях, оставляю в тени причину, «т. е. личность, в которой, собственно, и рождается добро и зло». Так что же:
Это — рождение искры в процессе общественной жизни, искры, возвышающей человека. А почему этого не можете принять Вы? Что дает Вам «заложенная» искра? Чем она лучше «вспыхнувшей искры»? Чем это может помочь нам в борьбе за нравственное начало?
Вот тот единственный вопрос, на который мне хотелось бы получить от Вас ответ».