Ступени жизни

«Вас я ощущаю не посторонним себе человеком, поскольку нас обоих волнуют одни и те же проблемы. Вы родились и выросли в семье священника и стали атеистом. Поскольку Вы ведете активную атеистическую пропаганду и делаете это с большой искренностью — а в ней я, в отличие от многих Ваших верующих корреспондентов, ни на йоту не сомневаюсь, — Ваше материалистическое мировоззрение Вас удовлетворяет. А я родился и вырос в семье убежденных коммунистов, меня с детства воспитывали в материалистическом духе, прививали мне это мировоззрение и в школе, и в институте и в результате, общими усилиями, достигли своей цели, сделали из меня атеиста, будучи искренне уверены в своей правоте и неопровержимости (мне даже разрешили читать библию — до такой степени были уверены в верности и всесильности этого учения) и в том, что оказывают человеку великое благодеяние. Но ни у кого даже не возникло сомнения: а хочет ли он, этот человек, быть атеистом, позволяют ли ему его душевные силы нести такую тяжесть, не сведет ли его в конце концов с ума беспросветный пессимизм этого несомненно и объективно единственного правильного мировоззрения, пессимизм тем более страшный, что он зачастую довольно успешно рядится в костюмчик оптимизма».

Глубина? Глубина. Да еще какая! Сверхмерная!

«А кому это нужно? Зачем?» — восстанут благомыслящие.

Как — «зачем»? Во имя — говоря стародавним языком — спасения души, заблудшей, запутавшейся души, в жизни, может быть, рядящейся в фальшивый «костюмчик оптимизма» и носящей под ним свой «беспросветный пессимизм».

«Да мало ли что бывает?» — скажут благомыслящие.

Что значит — «мало ли что»? Значит, пускай он и остается таким, как есть, со всеми своими вопросами и проблемами, с голой, как обтесанная жердь, истиной, что «бога нет»?

«А может, это какой-нибудь поп или проповедник — из недобитых?» — скажут благомыслящие.

Позвольте, но ему только 31 год, он 1948 года рождения, не только после революции, а после всего дальнейшего, после индустриализации, коллективизации, после войны и нашей победы, после «возрождения» и «целины», после школы и института, и после обстоятельной домашней идеологической обработки в семье «убежденных коммунистов». Каким же образом из него мог получиться поп?

Да и не поп он! Послушайте, что он говорит о христианстве, о религии, «которая уже при зарождении несла в себе все необходимое для последующего упадка и разложения: философски — отсутствие стройной монистической системы; фидеистически — откровенное идолопоклонство; нравственно — ни с чем не сравнимую антиморальность, провозглашенную признанием прощения любого греха, включая богохульство, и главное — любого проступка в отношении твоего ближнего».

Нет! Какой же это поп? Да он и в бога-то не верит и сам об этом говорит:

«Вот так, Григорий Александрович! Ничего хорошего, кроме плохого, мой атеизм мне не дал и, конечно, не даст, — мы с ним душевно несовместимы. И верить в бога — тоже не могу. Пушкин был велик:

Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман…

А Тютчев гениален:

Он жаждет веры, но о ней… не просит.

Он за сто с лишним лет предвидел появление подобных мне людей, а их очень много, куда больше, чем твердых атеистов и идеалистов. Они только боятся об этом говорить даже наедине с собой».