Ступени жизни

Теперь все было совершенно другое. Теперь были поиски оптимизма, утверждение оптимизма, нового мировоззрения и мироощущения новой эпохи, и это было утверждение основной, как я и теперь уверен, черты нового мировоззрения — широкого, лишенного догматизма взгляда на вещи.

Это и выражали слова очень популярной в то время итальянской пролетарской поэтессы Ады Негри, которыми я заканчивал свою лекцию:

Зачем стоять над старыми гробами,
Когда судьба нас к новому зовет?

Я перечитываю теперь это длинное и скучноватое — сам понимаю — переложение любительского опуса больше чем полувековой давности и думаю. Пусть на последней, Полуизорванной странице этой в подлинном смысле слова рукописи стоит чья-то не очень разборчивая, сделанная красными чернилами и в конечном счете правильная резолюция: «Рукопись окончательно вернуть автору, как неподходящую. 10/XI 22». Но для меня она является дальнейшим свидетельством и обоснованием того перелома, который был связан с памятной осенью восемнадцатого года.

А в подтверждение этому приведу еще одно свидетельство тех дней.

«1 мая 1920 года. Великое Первое мая, праздник труда!»

Не могу не вспомнить — и этот солнечный праздничный день, и заполненную народом городскую площадь, и музыку, и знамена, и общее приподнятое настроение людей. Это была не толпа. Люди стояли колоннами и ждали сигнала, чтобы отправиться по местам работы. Это был, можно сказать, первый организованный массовый субботник, продолжение Великого почина, начатого год назад московскими паровозниками.

Я работал по организации краеведческого музея. За четыре часа из хаотической массы пыльных камней и разного рода чучел, наваленных в пустом и грязном помещении, получился уютный уголок с хорошим и продуманным содержанием и вывеской: «Музей». Что делали другие, в других местах, я не знаю, но все возвращались бодрые, веселые, с песнями и музыкой. Конечно, были и равнодушные, и ворчащие, которые пошли страха ради, но…

И как тут удержаться от того, чтобы не заглянуть все-таки в дневниковую запись, в слова, вылившиеся из души в тот самый праздничный день?

«…Но это — пятна на солнце. Чувство коллективности, ощущение себя как части великого целого — чувство, которого почти не знала старая психология. Это чувство — великая сила, создающая новую жизнь.

Пусть это пока эмбрион. Но, зародившись, он разовьется и приведет мир к новым формам труда и, следовательно, к новым формам и к новому содержанию культуры и жизни. И я в это верю!»

С течением времени вера эта приобретала все более осознанный и осмысленный характер. И помог мне в этом опять-таки Ленин.

В Камышлове мы задержались недолго — так получилось. Работы нет, жить нечем, негде, а у нас родился ребенок. Называется — приехали на помощь, а нам самим нужно помогать. И нашлась добрая душа, которая посмотрела на нашу судьбу именно с этой стороны: нужно устраивать молодую семью, хоть как-нибудь. И мы получили назначение в самое отдаленное от уезда село Колчедан на берегу реки Исети, назначение в детский сад. Так я оказался — смешно сказать! — руководителем детского сада. Ну что же? Появились же теперь у нас дояры вместо доярок, так и я. Нужда пляшет, нужда скачет… Зато — никаких уроков, никаких тетрадей, никаких подготовок — «в лесу родилась елочка», и вся премудрость.

Этим я пользовался вовсю и читал, что можно, что было в не очень богатой сельской библиотеке. И тогда пришло туда, в эту библиотеку, чуть ли не первое издание книги Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма». Я взял ее совершенно нетронутую и прочитал не просто с удовольствием, а с наслаждением, настолько, что, не удержавшись, сделал о ней доклад на учительском собрании села, за что получил от уездного отделения союза работников просвещения благодарность и премию: рубашку из какого-то тончайшего, похожего на кисею, материала в узкую розовую полосочку.

Книга захватила меня тем, что отвечала и моему логическому складу и тем проблемам, над которыми во мне продолжалась подспудная внутренняя работа, начиная с той же драматической осени восемнадцатого года и тех вопросов, которые возникли у нас тогда в разговоре, даже в споре с моей подругой — «нужно ли?», «стоит ли?» и действительно ли тогда, в ту осень, в нашей тихой и мирной дотоле Медыни «творилась история»?