Ступени жизни

«Теперь отправить пяток вагонов продовольствия дело, может быть, нескольких часов, а тогда поездка собиралась целых мучительных две недели — эти пять вагонов нужно было еще собрать из добровольных рабочих отчислений. Нужно было собрать теплые вещи для отправки детей в Москву. Все это длилось бесконечно долго, когда каждый день промедления стоил тысячи жизней.

Наконец поехали.

Четыре женщины ехали в холодных товарных вагонах, сидя на мешках на пятидесятиградусном морозе, стряхивая по утрам иней, покрывавший их за ночь. Нормальной езды до Шихран — сутки. Они тащились пять дней. Не помогли ни аршинные мандаты, ни красные плакаты на вагонах: «Не задерживайте помощь голодающим». У самой Москвы на станции Сортировочная простояли почти двое суток, и только телефонное обращение к Дзержинскому ускорило отправку. И дальше все то же — скандалы с железнодорожниками, убеждения, просьбы, ругань, угрозы арестом и медленное переползание от станции к станции. А на длинных, как сама бесконечность, остановках, особенно по ночам, — посменные дежурства у вагонов, охрана порученного груза, оберегание каждого зерна.

Чем ближе к месту, тем больше признаков голода: обозы беженцев, толпы крестьян на станциях, безмолвно провожающих грузы, предназначенные другим.

Шихраны…

На вокзале большая толпа худых, изможденных людей. Тихой, но нескрываемой радостью загорелась она, когда узнала, что груз дальше не пойдет, останется здесь, им, их детям, и в один час вагоны были разгружены. Работали все, не считаясь ни с чем, шатались и падали под тяжестью мешков, подбирали вместе со снегом рассыпавшиеся зерна овса и, как лошади, жевали их в неуемной жажде насыщения.

А дальше — путь до Чебоксар, столицы Чувашии, скорбный, полный незабываемого ужаса. Однообразная степь, мертвая и безжизненная. Только снег поскрипывает под полозьями саней, которые еле тянет истощенная крестьянская лошадь.

Деревня полтораста дворов. Но и она такая же мертвая, такая же безжизненная. Ни ребячьих криков, ни собачьего лая, ни баб у колодцев. Большинство изб заколочено — целые семьи или уехали, или вымерли. Но вот дверь не заперта. Входят. На кровати лежит мертвая мать, а рядом с ней ребенок сосет окоченевшую грудь. Больше никого. Дальше — мертвый отец и двое детей. Мертвый ребенок и обезумевшая мать. Царство мертвых.

И через весь этот ужас четыре женщины, четыре работницы несли коллективную волю московских пролетариев спасти эти тысячи людей, сохранить их для новой жизни, идеи которой горели и в этом страшном дыхании смерти».