Бежать? Пока выезжаем из города, надо все обдумать. Я внимательнее посмотрел на своего конвоира, оценивая его физические кондиции. Не сильно крупнее меня, но бежит, пожалуй, быстрее. Нужна фора. Если подловить его и неожиданно толкнуть, а еще лучше, дать по голове, чтобы слегка поплыл, тогда не догонит. А получится выдернуть меч, так и вовсе не погонится. Но это все лучше, когда в лес заедем, конечно. Теперь дальше. Ушел я в лес, не догнали, ладно. Дальше что? Местности я не знаю, кто тут обитает, без понятия, языками не владею. Прикинуться местным никак не получится, значит опять плен и рабство. Забиться в лес и робинзонить? Теоретически можно, были бы места совсем уж безлюдными, но сегодня днем во время конвоирования к городу я заметил, что деревенек в округе напихано густо, а значит, дела мои плохи. Выследят и затравят. Я хоть и сельский житель, но тягаться с аборигенами в этаком спортивном ориентировании не возьмусь. Вывод: надо обжиться и притереться. Пусть даже в качестве раба, раз по-другому не получается. Опять же и Поппею бросать нельзя, хотя, она-то как раз по поводу своего положения, кажется, не сильно переживает.
Спустя два часа неспешной езды, или ходьбы, кому уж как повезло, наш микро обоз выехал на вершину покатого холма, с которого открылся вид на разгромленное имение, бывшее конечной целью нашего путешествия. Обнесенная невысоким кирпичным забором усадьба размещалась на небольшом искусственном острове, образованном двумя сливающимися реками и широким рвом, их соединяющим. Через ров был переброшен капитальный мост, единственное сооружение, уцелевшее при постигшем хозяйство стихийном бедствии. За мостом в стене разбитые ворота, за воротами заваленный хламом и строительным мусором внутренний двор. Широкое и высокое крыльцо ведет к огромному дому, закопченному и без крыши, которую, впрочем, уже начали восстанавливать, местами подняв к небу белеющие свежим деревом стропила. Из хозяйственных построек сохранилась лишь пара сараев, на месте остальных кучи головешек. В один из этих уцелевших сараев меня и определили на постой.
К вечеру в мое жилище набилось до двух десятков постояльцев. Сварливая пожилая тетка принесла горшок с вареным дробленым зерном, и разлила его по деревянным тарелкам. Сомнительная каша пошла на ура, и я тоже отдал ей должное, день голодом положительно влияет на вкусовые качества любой пищи.
Основным и единственным моим занятием в этот вечер были лингвинистические упражнения. Тем же я собирался заниматься и во все ближайшие дни, в любой обстановке. Я старательно вслушивался в чужие разговоры, пытаясь зацепиться за знакомые слова, соотносил чужие действия с произносимыми при этом фразами и, конечно, лез ко всем с вопросами и разговорами, так, что меня едва не побили, но это меня нисколько не остановило. Вечер, таким образом, пролетел незаметно, и с несомненной пользой.
На следующее утро нас — меня и девять моих собратьев по облагораживающему труду — отправили на лесоповал. Для ремонта и восстановления усадьбы был нужен материал, и в километре от усадьбы наша бригада, вооруженная пилами и топорами, валила деревья и разделывала их на столбы. Меня в первый день определили сучкорубом, и я, помня о работе, которая не может убежать в лес, мерно размахивал топором, насаженным на нелепую прямую палку, моментально ссадившую мне кожу на ладонях. Отделяя сучья и вершинки от стволов, я время от времени оглядывался на единственного надсмотрщика, не имевшего другого инструмента, кроме плети. Вызывало удивление, почему десять здоровых мужиков с топорами не спешат избавиться от этой сомнительной преграды к свободе, и разбежаться, куда душа пожелает.
Чуть позже я понял, что надсмотрщик был скорее бригадиром, организующим нашу работу, а кроме меня в бригаде рабов было только трое, остальные наши коллеги были крестьянами из соседней деревеньки, пашущими за долю в урожае господскую землю, и присоединившимися к нам в поисках дополнительного заработка. Вся эта мутная социальная организация ускользала от моего понимания, тем более, что, несмотря на все усилия, для овладения языком времени прошло мало. Впрочем, кроме этого самого владения языком меня интересовало только одно.
Все мысли в этот день у меня были о Поппее. Как получилось, что она попала в такую переделку, сумеет ли она, находясь ближе к хозяину — когда я вспоминал об этой близости, меня начинало трясти — помочь мне, или сама нуждается в помощи, гадать можно было бесконечно. В любом случае надо было научиться объясняться с местным населением, и я старательно вслушивался во все окружающие разговоры, пытаясь, по возможности, понять и запомнить все, до чего мог дотянуться слух, при случае переспрашивая и уточняя слова и выражения, и непрерывно повторяя их про себя.