Суд

Тридцать лет назад московский знакомый, тоже новоприбывший, привёз к нам супругов-писателей. Вернее, это они привезли его на своей машине.

Я тоже стал другом главы писательского семейства.

Он был старше, умный, честный.

Хотелось его слушать.

Его преследовали англичане, он сидел, они же его ещё и в какой-то лагерь сослали, он как-то вернулся.

После Шестидневной войны он поселился под Иерусалимом среди арабов в квартире сбежавших. Оружия у него никогда не видел.

Как-то он поведал, что он из крепко верующей семьи и, когда началась борьба за независимость, сказал себе, что пришло время делать другое.

Мы занимались каждый своим делом, очень редко виделись, я с радостью находил повод для встречи.

Каждую новую книгу я посылал им, даже на непонятном им русском. Так любил его.

Трилогию и книгу «Покушение» тоже послал. И послал письмом первые страницы будущей книги, где меня тащат в суд.

Когда прошло очень много времени, я позвонил:

– Шалом, друг! Это Михаэль Бабель.

– Михаэль Бабель! – крикнул он. Мне он так никогда не кричал. Короткий шок. Отдёрнул трубку выключить телефон, а он говорил, и я не услышал слова, которые уже никогда не буду знать, но не выключил телефон и услышал только последнее слово: Шалом!

Оно дало мне возможность спросить:

– Ты получил книги?

– Не помню.

Я цеплялся за последнюю возможность:

– А письмо?

– Не прочёл.

– Всего хорошего, – попрощался.

– Всего хорошего, – ответил.

Лист 15

Не бывает кэгэбэ в маленьких дозах. Это не лекарство из бутылки, которую уже не закрыть.

Обвинение 20

8.6.1998. Демонстрация на площади Давидка возле самодельной пушки. Театральная лестница от памятника спускается к улице Яффо, широкой в этом месте. За памятником две улицы – расширяют площадь. Место просторное, видное отовсюду.

Рынок и магазины дают много зрителей-пешеходов. Светофор на большом перекрёстке надолго останавливает движение, площадь заполняют машины – прибавляются зрители-пассажиры.

Привлекает внимание не жиденькая демонстрация в несколько человек, а непривычные слова из мегафона среди шума площади и эти же слова на транспарантах, болтающихся на ветру. Перед памятником демонстрант с мегафоном. Сбоку от него несколько прохожих образуют очередь к столу, один склонился, пишет. Ниже, на лестницах, зрители-прохожие.

Перед кричащим в мегафон демонстрантом останавливаются два чекиста с недобрыми намерениями: молодые, рослые, мускулистые. Говорят как бы между собой, но намеренно громко.

– Перевернём всё к ёбаной матери! – слова одного.

– Сбросим их на хуй! – слова второго.

Сказано на красивом русском.

Вряд ли что-то поняли толпящиеся вокруг наблюдатели непривычной демонстрации.

– Убирайтесь вон! – не сдрейфил демонстрант и закричал в мегафон на красивом русском:

– Убирайтесь вон! Убирайтесь вон!

И продолжил на красивом иврите кричать девиз демонстрации:

– Лаацор эт яву гоим! Остановить завоз неевреев!

А потом на красивом англо-иврите:

– Гоим, гоу хоум! Неевреи, убирайтесь домой!

В полиции на Русском подворье всегда тянут с разрешением на демонстрацию. Бланк давно заполнен, но то его не могут найти, то он куда-то подевался, то нет нужного полицейского, то ещё что-то.

Демонстрация не в новость полицейским – не первая, но каждый раз волокита, и на руки не дают разрешения. Наверное, чтобы при случае отнекаться, мол, не давали разрешения. Тянут до последнего часа.

– Ну что ты беспокоишься? – увиливает полицейский в телефонном разговоре в последнюю минуту перед демонстрацией. – Есть разрешение у меня в столе.

– А что я покажу, если потребуют разрешение?

– Не потребуют. Скажешь, чтобы обращались в отделение.

Мне не раз угрожали по телефону. Всегда считал, что это дело чекистов. Гомососы этим не занимаются – знают, что для этого есть кэгэбэ.

Но угрозы давали повод заполнять в бланке пункт, который обязывает полицию присутствовать на демонстрации.

– А что если провокация? – мой последний вопрос.

– Звони – приедем.

Конец разговора.

Как только чекисты открыли рот, я уже нервно звонил:

– Провокация! Быстрее! Да-да, Давидка!

От полицейского отделения сюда – по прямой улице за памятником – меньше километра и езды не больше минуты.

Телефон прижат к уху на случай вопросов полицейских и для острастки чекистов.

И слежу за ними.

Чекисты вдруг становятся сиамскими близнецами: вместе застывают, вместе как бы вслушиваются в себя, вместе поворачиваются кругом через одно плечо, вместе с одной ноги начинают бежать в правильном направлении – на другую сторону Яффо, даже между машинами бегут вместе.

– Где вы? Быстрее! – кричу в телефон.

– Совсем близко, – отвечают.

Я разрываюсь. Мне бы за чекистами бежать, но полицейские не увидят меня на площади и не найдут меня здесь.

Но догнать ещё можно.

– Ну, где? – кричу в телефон.

– Вот! – отвечают.

Как в плохом фильме, на большой скорости, с крутым поворотом, резко тормозит возле меня лехковая с полицейским нарядом из мужчины и женщины.

– Туда убежали, – показываю на здание «Биньян Кляль» напротив, через улицу.

Полицейский у руля только разводит руками.