Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

К этому моменту судебного процесса у каждой страны образовались свои собственные сферы интереса. Британцы особенно интересовались преступлениями на море и обращением с военнопленными. Французы – нацистской политикой разграбления и порабощения; американцы – заговором. Для СССР первоочередной интерес по-прежнему представляла уголовная ответственность немецких финансистов и промышленников, которые спонсировали нацистов.

Советские обвинители были горько разочарованы, когда в ноябре Круппа исключили из списка обвиняемых. Шахт не был таким жирным котом, как Круппы, но Москва видела в нем и в Функе приемлемых заменителей – капиталистов, служивших посредниками между промышленниками и Гитлером. Вне зала суда советские представители все еще спорили с американцами за сумму причитающихся СССР репараций и стремились выявить связи между фашизмом и капитализмом, а потому придавали большое значение тому, чтобы продемонстрировать уголовную ответственность немецких капиталистов за нацистские преступления. Джексон тоже хотел осудить Шахта и Функа, но другие американские обвинители беспокоились из-за так называемого экономического дела и сомневались в виновности Шахта[1030]. Опасность была реальной: американские компании (в том числе IBM) тоже поддерживали Гитлера. Невозможно было сказать, до какой черты дойдет более общее экономическое дело.

30 апреля, когда началась защита Шахта, он сыграл на этих американских опасениях. Он показал, что не видел никаких преступных намерений в программе НСДАП и возглавил Министерство экономики в 1934 году в надежде оказать умиротворяющее влияние на политику. Далее, он утверждал, что выступал за перевооружение только до уровня паритета с другими странами – и был уволен с поста президента Рейхсбанка в 1939 году из-за того, что пытался «нажать на тормоза»[1031]. Затем он попытался переложить вину за возвышение Гитлера на западные державы и их политику репараций после Первой мировой войны. Он заявил, что с 1935 по 1938 год западные государственные деятели выказывали нацистской элите уважение, из-за которого стало трудно убедить немецкий народ в подлинности намерений Гитлера. И Джексон, и Руденко заявили протест: речи Шахта не относятся к делу и затягивают процесс; судьи наконец-то согласились и запретили ему продолжать. Все-таки Шахт, прежде чем завершить, нанес еще несколько уколов Британии и Франции, заявив, что в Мюнхене Гитлер получил больше, чем рассчитывал, когда союзники поднесли ему Судеты «на серебряном блюде»[1032].

Джексон и Александров допросили Шахта, но без особого успеха. Перед Джексоном Шахт отрицал, что использовал свои связи в банковских кругах для поддержки агрессивных намерений Гитлера. Он был удовлетворен тем, что помог Германии перевооружиться, но сожалел о том, что Гитлер «не нашел этому иного применения»[1033]. Александров спросил Шахта о его ранних связях с руководителями НСДАП. Почему он договорился встретиться с Гитлером и Герингом в 1931 году? Разве он не понимал, что они собираются «завлечь его» в фашистское движение? Шахт сознался только в любопытстве; ему хотелось посмотреть, «что за люди» руководят нацистской партией. Советским обвинителям отчаянно хотелось доказать, что Шахт горячо поддерживал самые радикальные программы Гитлера, но у них не было убедительных документов. Александров показал запись из дневника Геббельса от ноября 1932 года, где Шахт назывался одним из «немногих людей», полностью согласных с позицией Гитлера. Он также зачитал письменные показания биографа Шахта (Франца Ретера) о том, что Шахт помог Гитлеру прийти к власти. Шахт заявил, что эти утверждения неверны. Александров спросил, зачем Шахт организовал встречу Гитлера с промышленниками в 1933 году. Лоуренс вмешался и напомнил Александрову, что посредническая роль Шахта достаточно хорошо установлена[1034].