Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Прозоровский вновь повторил советские аргументы о Катыни. Он настаивал, что нашел в карманах некоторых убитых письма и счета, датируемые летом 1941 года, когда советские войска уже оставили тот район. Он также рассказал суду, что пули, которыми были убиты польские офицеры, принадлежали немецкому оружию. Комиссия Бурденко в ходе своих эксгумаций нашла обоймы с названием немецкой фирмы («Геко»). Прозоровский объяснил, что лишь недавно узнал термин «псевдокаллус», но никто из экспертов, изучавших 925 тел, не наблюдал минеральных отложений в каких-либо частях черепов. Затем Прозоровский подробно рассказал о состоянии тел и их жизненно важных органов (из-за чего Додд пожаловался в письме домашним, что его показания «звучали как заключение коронера»). Подводя итог, Прозоровский заявил, что судебно-медицинская экспертиза вкупе с вещественными доказательствами привела комиссию к заключению, что тела не могли быть захоронены раньше осени 1941 года. «1940 год даже не обсуждается?» – спросил Смирнов. «Нет, – ответил Прозоровский. – Это совершенно исключено»[1193].

Смирнов, намереваясь связать Катынь с «другими» нацистскими зверствами, попросил Прозоровского рассказать о том, как он работал судмедэкспертом в других районах, переживших немецкую оккупацию. Прозоровский объяснил, что в Смоленске и его окрестностях он со своими ассистентами эксгумировал и изучил 1173 трупа помимо катынских. Они также эксгумировали более 5 тысяч тел на территориях, освобожденных от немецкой оккупации, – в Краснодаре, Харькове, Смоленске и их окрестностях, а также в Майданеке. Причина смерти, по словам Прозоровского, была почти всегда одна и та же: «выстрел в упор в затылок», с выходным отверстием «на лбу или на лице». Штамер в ходе своего допроса пытался заставить Прозоровского высказать хоть малейшую неуверенность в датировке расстрелов, но тот был непоколебим. Когда Прозоровский сошел со свидетельской трибуны, Штамер и Смирнов попросили вызвать дополнительных свидетелей. Судьи отказали. Они услышали достаточно[1194].

* * *

Советская сторона неплохо проявила себя в состязании с защитой, особенно с учетом того, что на самом деле она участвовала в тщательно продуманном спектакле. «Нью-Йорк таймс» освещала свидетельские показания каждой стороны так, как если бы они были полностью достоверны[1195]. Лондонская «Таймс» сделала вывод, что защите не удалось доказать невиновность немцев, и подробно пересказала показания советских свидетелей-судмедэкспертов – Маркова и Прозоровского[1196]. Фабрикация документальных доказательств комиссией Политбюро и тщательная подготовка свидетелей окупили себя. Кроме того, американцы в конце концов ради блага МВТ пришли на помощь советской стороне, не позволив Штамеру оспорить показания советских свидетелей как заранее заготовленные.

Эти два дня в суде должны были разочаровать всех, кто рассчитывал на большой публичный скандал. Но многим членам советской делегации показания немецких свидетелей открыли глаза и заставили усомниться в сложившихся у них представлениях о войне. Немецкие свидетели заронили обоснованные сомнения в советских обвинениях, касающихся Катыни, и советские свидетели не смогли полностью нейтрализовать ущерб. В глазах большинства наблюдателей эта схватка окончилась вничью – что со всех точек зрения было равносильно поражению СССР[1197].

Теперь у нас есть убедительные доказательства из бывших советских архивов, что убийства совершил НКВД, но до сих пор плохо известно, кто был в курсе этого, когда и в какой степени. Что из этого знало советское обвинение, когда его свидетели начали выступать? Можно быть практически уверенными, что Руденко и Смирнов знали правду, а может быть, и Лев Шейнин (который входил в подкомиссию по Катыни комиссии Политбюро). Но неясно, что знали остальные члены делегации о советской фабрикации доказательств. Сколько знали три советских свидетеля? НКВД и НКГБ что-то делали на местах захоронений до прибытия советских судмедэкспертов[1198]. Прозоровский, опытный ученый-судмедэксперт, наверняка догадывался о правде, скрывающейся за советскими доказательствами, но нет свидетельств того, что он лично участвовал в их фабрикации. Марков, который был заключенным в СССР, вероятно, с некоторой долей уверенности знал, что преступление совершило НКВД. Что касается Базилевского, его показания в любом случае основывались на слухах и молве – а немецкие войска совершали много других преступлений против поляков в том же районе. Базилевский и Марков, оба нацистские коллаборационисты, давали показания под давлением: сама их жизнь зависела только от того, насколько убедительные показания они дадут в пользу советского обвинения.