Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Связи между СССР и нацистской Германией по-прежнему оставались у всех на уме, когда Трибунал перешел к гестапо, гитлеровской тайной полиции. Те члены советской делегации, которые были в курсе совместного советско-немецкого вторжения в Польшу в 1939 году, имели особенные основания быть настороже во время защиты гестапо. После того как вермахт и Красная армия вошли в Польшу, и гестапо, и НКВД занимались ликвидацией польского Сопротивления[1249].

Начиная со среды 31 июля адвокат защиты Рудольф Меркель допрашивал в суде двух свидетелей: Вернера Беста (который возглавлял управление гестапо по правовым вопросам) и Карла Хоффмана (который руководил гестапо в Дании). Оба они подчеркивали принудительный характер службы в гестапо, доказывая, что туда якобы приписывали и заставляли служить полицейских чиновников и администраторов со всей Германии. Хоффман попытался снять с гестапо вину за самые гнусные из преступлений, связанных с его именем: он заявил, что Отдел по еврейским делам Адольфа Эйхмана, который курировал уничтожение европейских евреев, действовал независимо от остальной организации. Бест признал, что гестапо занималось казнями и депортациями, но – прибегнув к защите на основании «приказов вышестоящих» – сказал суду, что всякий сотрудник гестапо, который не подчинился бы приказам, рисковал бы военным судом и смертным приговором. Оба свидетеля подчеркнули, сами пытаясь сузить круг виновных, что лишь некоторые сотрудники гестапо служили агентами; по словам Беста, технические сотрудники (водители, машинистки, вахтеры и т. п.) пребывали в полнейшем неведении относительно «фактов и причин» за пределами их круга обязанностей[1250].

К облегчению советской стороны, тема советско-немецкого сотрудничества в ходе защиты гестапо не поднималась. Напротив, благодаря допросу обвинителями Беста и Хоффмана в судебные протоколы вошли новые доказательства преступлений гестапо против советских военнопленных. Американское обвинение предъявило Бесту документы, доказывающие, что агенты гестапо выискивали среди советских военнопленных офицеров, коммунистов и евреев, объявляли их «нетерпимыми» и отправляли на смерть в Дахау[1251].

1 августа закончилась защита гестапо, и адвокат Ханс Гавлик (еще один бывший нацист) вызвал свидетелей защиты СД – организации, которая с 1931 года служила главным агентством разведки и безопасности СС и НСДАП. Обвинение вначале рассматривало гестапо и СД как одну организацию, но Гавлик убедил Трибунал судить их по отдельности (по крайней мере, временно). Теперь ее свидетели изо всех сил пытались изобразить СД добропорядочной организацией, чья роль ограничивалась опросами общественного мнения. Бывший чиновник СД Рольф-Хайнц Хеппнер показал, что СД, в отличие от гестапо, не проводила допросов с пристрастием и не применяла полицейских методов сбора информации. Затем он заявил, что СД не имела связей с парамилитарными организациями типа СС и айнзацгрупп[1252].

На следующее утро Смирнов выступил против свидетельств Хеппнера с твердым намерением доказать, что СД была глубоко вовлечена в гитлеровские планы завоевания Европы. Он предъявил захваченные Красной армией документы, которые доказывали, что в июне 1938 года, за три месяца до Мюнхенского пакта, Гитлер издал для СД приказы участвовать в вооруженном нападении на Чехословакию, борясь с партизанами в тылу. Эти приказы были столь конкретны, что включали распоряжения об обучении членов СД чешскому языку и закупке словарей. Разве это не доказывает, что СД участвовала в планировании вторжения? Хеппнер не согласился. Он настаивал, что все сотрудники СД, которых включали в айнзацгруппы, переставали быть сотрудниками собственно СД[1253].

Процессия немецких свидетелей, заверявших в своем неведении, невиновности и принуждении, продолжилась и днем, когда Трибунал перешел к Имперскому кабинету. Это была самая маленькая из обвиняемых организаций; в нее входили лишь тридцать – сорок человек, в основном министры правительства. Адвокат Эгон Кубушок (который также представлял Папена) вызвал лишь одного свидетеля – бывшего министра юстиции Франца Шлегельбергера. Тот показал, что с марта 1933 года Имперский кабинет утратил всякую самостоятельность. Американский помощник обвинителя Роберт Кемпнер успешно опроверг это заявление, заставив Шлегельбергера признать, что рейхсминистры продолжали принимать законы даже в отсутствие официальных заседаний. Затем Кемпнер предъявил предложение о проекте закона, подписанное лично Шлегельбергером в 1942 году и требовавшее стерилизации «всех полуевреев в Германии и на оккупированных территориях». Шлегельбергер заявил, что действовал из благородных побуждений – якобы хотел спасти людей с примесью еврейской крови от отправки в Польшу в трудовые лагеря. Лоуренс вмешался и сразу ударил в точку: «Правильно ли я понимаю, что условия в трудовых лагерях в Польше были, по вашему мнению, таковы, что полуевреям лучше было бы подвергнуться стерилизации?» Шлегельбергер ответил «да»[1254]. Это выглядело победой обвинения.