Большую часть своей речи Руденко, как и Джексон и Дюбост, посвятил разъяснению роли каждого подсудимого в фашистском заговоре – но уделил основное внимание войне на востоке. Руденко подчеркнул главную роль Риббентропа в подготовке вторжения в Советский Союз. Он также подробно описал участие подсудимых в преступлениях против человечности и военных преступлениях, совершавшихся на советских и восточноевропейских территориях. Зейсс-Инкварт и Франк лично осуществляли кампании террора в Польше; Вальтер Функ превратил хранилища Рейхсбанка в «склады сокровищ, награбленных эсэсовцами» на востоке. Руденко уделил особое внимание Заукелю, который настаивал, что Германия использовала только труд добровольцев. Он заявил, что это страшная клевета на миллионы людей, угнанных для принудительного труда в гитлеровскую Германию. Руденко закончил свою речь утром вторника 30 июля, попросив Трибунал приговорить всех подсудимых к смертной казни[1234]
.Речью Руденко завершился тяжелый месяц для советской делегации в Нюрнберге. Теперь, когда рассмотрение дел подсудимых осталось позади, Дюбост послал Руденко любопытный документ, подтверждавший советские обвинения против немцев в совершении катынских убийств. Это был протокол допроса голландского механика в мае 1946 года по поводу его бесед во время войны с одним австрийским солдатом. В декабре 1944 года этот солдат, якобы имевший связи в высоких кругах, сказал механику, что убийства были совершены немцами[1235]
. Этот последний катынский документ слегка запоздал – и поскольку был основан на устном сообщении, никак не помог бы советским обвинителям отстоять свою версию. Поделившись им с Руденко, Дюбост продемонстрировал ему симпатию и поддержку со стороны Франции.Судьбы подсудимых еще не определились, и баланс послевоенного порядка тоже. Идеям и аргументам о суде победителей, геноциде и правах человека, выдвинутым во Дворце юстиции, вскоре предстояло повлиять на дискуссии в ООН о Нюрнбергских принципах (как их вскоре станут называть) и о будущем международного права. Разочарование советской стороны в МВТ надолго определило мнение Москвы об эффективности международных судов и других международных институтов. Трудности СССР с продвижением своей точки зрения на международной арене заставили советских руководителей, в том числе Вышинского и Лозовского, задуматься о том, как лучше всего реорганизовать советские правовые, пропагандистские и внешнеполитические институты, чтобы справиться с вызовами холодной войны.
Все это было еще впереди. Трибунал все еще должен был вынести решение и объявить приговоры. Но прежде следовало рассмотреть еще один принципиальный вопрос – о виновности организаций.
Коллективная вина и судьба послевоенной Европы
К концу июля почти все в Нюрнберге не могли дождаться, когда же процесс закончится. Ребекка Уэст писала, что к девятому месяцу зал суда превратился в «цитадель скуки» – не потому, что работа Трибунала была неважна, а потому, что адвокаты, судьи, охранники и переводчики – все устали от «постоянного соприкосновения» со страшным эпизодом истории, который «всем хотелось забыть»[1236]
. Советская переводчица Ступникова и ее коллеги в свободное время сочиняли и тихо напевали песенки об этом: «Пора кончать, хотим домой!»[1237]После многомесячных слушаний по делам подсудимых, привлекавших преувеличенное внимание, таких как Герман Геринг и Альберт Шпеер, Трибунал вернулся к делам организаций. Следующие несколько недель ему предстояло заслушивать свидетелей защиты и заключительные речи обвинителей Руководящего состава НСДАП, гестапо, СД, СА, СС, Имперского кабинета, Генерального штаба и Верховного командования. Многим в Нюрнберге суд над организациями казался второстепенным. Но это был центральный вопрос для МВТ, и его решение могло повлиять на послевоенную Европу гораздо сильнее, чем индивидуальные вердикты бывшим нацистским руководителям. В случае с каждой конкретной организацией, если бы Трибунал признал ее виновной, открылась бы возможность уголовного преследования ее членов в национальных судах, что в конечном счете затронуло бы миллионы жизней[1238]
.