Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Шарль Дюбост произнес оставшуюся часть французской заключительной речи и подробнее разъяснил роль геноцида в нацистском заговоре. По его мнению, подсудимые участвовали в преступлении геноцида с целью захвата «жизненного пространства» и все остальные их преступления служили средствами для этой же цели. Затем он перечислил отдельных подсудимых и объяснил, каким образом их преступления вписывались в общий преступный план. Геринг не только подготовил войну, но и основал концлагеря, где «геноцид был почти доведен до конца». Риббентроп захватывал «жизненное пространство» для Германии путем завоеваний и «актов терроризма и уничтожения» в странах, оккупированных Германией. Дюбост, который, как и де Вабр, хотел, чтобы Франция играла ведущую роль в послевоенном развитии международного уголовного права, перешел затем к философствованиям о праве и политике. По его мнению, те, кто оспаривает легитимность Трибунала, забыли, что юриспруденция меняется со временем. Он с чувством призвал создать новое международное право и «надгосударственную организацию», которая сможет вмешиваться в суверенные дела государств и тем самым защищать права индивидов[1228]. Идеи Дюбоста были неоднозначно восприняты международным сообществом. Но они вызвали глубокий отклик у экспертов по международному праву на конференции в Париже, которые хотели усилить роль новой Организации Объединенных Наций и нового законодательства о правах человека.

Руденко в тот же день начал свою заключительную речь, тщательно подготовленную при помощи комиссии Вышинского. В течение нескольких предыдущих месяцев Горшенин и Вышинский по секретным каналам обсуждали содержание речи[1229]. Теперь, выступая перед судом, Руденко объявил главным преступлением бывших нацистских руководителей агрессивную войну. Как и Джексон – и в противоположность Шоукроссу и Дюбосту, – он доказывал, что все преступные деяния подсудимых были направлены к этой цели.

Шоукросс пытался установить дистанцию между победителями, а Руденко говорил об общих ценностях «миролюбивых» и «свободолюбивых» наций. Со стороны СССР это был стратегический ход – попытка побороть его прежнюю изоляцию и отвести внимание публики от его сотрудничества с Германией. Затем Руденко (снова повторяя Джексона) подчеркнул справедливость суда, давшего подсудимым все возможности защитить себя. Демонстрируя солидарность с британскими и французскими обвинителями и с такими юристами, как Эчер, Руденко употребил в своей речи термин «геноцид» – конечно со стороны советских руководителей это был сознательный выбор. Руденко сослался на него лишь раз, когда упомянул о праве союзных наций «карать тех, кто сделал своей целью порабощение и геноцид»[1230]. (Вскоре в МИД СССР за закрытыми дверями обсудили значение и полезность термина «геноцид».)

Руденко дал суровый отпор аргументам защиты, назвав их «дымовой завесой» для сокрытия ужасной правды о преступлениях подсудимых. Он также отверг утверждение защиты, будто бы обвинение, ставя в вину подсудимым то, что они не выступали против Гитлера, якобы не понимало сущности нацистского государства. Он подчеркнул, что авторы Устава МВТ узнали все о гитлеровской Германии благодаря Харьковскому процессу и другим процессам против военных преступников, и именно потому специально указали, что подчинение приказам вышестоящих «не освобождает от уголовной ответственности». О попытках защиты изобразить вторжение в Советский Союз превентивным нападением Руденко сказал, что они слишком абсурдны, чтобы тратить на них время Трибунала. Он также отверг мнение защиты, что индивиды не должны отвечать за государственные преступления. Перефразируя Трайнина, который глубоко исследовал этот вопрос в книге «Уголовная ответственность гитлеровцев», он отметил, что в международных отношениях индивиды всегда действуют от имени государств и потому могут быть сочтены «виновными в самых разнообразных преступлениях»[1231].

Самым примечательным в речи Руденко было то, что он почти совершенно не упоминал Катыни. В одной из черновых редакций речи был длинный пассаж об этом массовом убийстве, где вина за него вновь возлагалась на Германию и осуждались попытки защиты покрыть его. В окончательной редакции Москва полностью убрала эту часть[1232]. Руденко все же кратко упомянул Катынь, но лишь среди других обвинений против Ханса Франка[1233].