Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Вышинский и Трайнин долго шли рука об руку начиная с 1930-х годов. Теперь их дорогам предстояло разойтись. Когда в 1948 году Трайнин приехал в Париж, Сталин уже начал яростную антизападную кампанию – еще дальше отойдя от США и Западной Европы и целясь в так называемый «космополитизм» в Советском Союзе. Советским научным специалистам во всех областях приказали очистить свои дисциплины от всякого «буржуазного» влияния и прекратить низкопоклонство перед Западом[1455]. Трайнин застал начало кампании, и его речь на конгрессе МАЮД идеально вписывалась в партийную линию. Но этого было недостаточно, чтобы защититься. В январе 1949 года кампания против космополитов приняла определенно антиеврейский характер: Лозовского и других членов Еврейского антифашистского комитета, который так хорошо послужил Советскому Союзу во время войны, арестовали по сфабрикованным обвинениям в шпионаже и прочей антисоветской деятельности. Высокопоставленные советские евреи, особенно имевшие связи на Западе, как Трайнин, попали под нарастающее подозрение[1456].

Звезда Вышинского продолжала восходить – в марте 1949 года Сталин назначил его министром иностранных дел вместо Молотова, – а трайнинская быстро закатывалась. В том же месяце в Институте права прошло собрание, осудившее «безродных космополитов» среди советских юристов. Кампанию возглавил Коровин, только что ставший директором института. Открывая собрание, он раскритиковал советских юристов-международников за то, что они поддались на западную ложь: они не разглядели, что «англо-американские империалисты» рассчитывают подчинить людей во всем мире, организовав «мировое правительство» посредством ООН. Обвинения были запутанные, но смысл очевиден: советский эксперимент с правовым универсализмом закончился. Многие коллеги Трайнина по Институту права и Московскому государственному университету публично покаялись в своих «идеологических ошибках». Трайнин, к тому времени хорошо известный на Западе, продолжал публиковаться – но за ним стали пристальнее следить, и ему запретили выезжать за границу[1457].

Позже весной того же года, когда сталинская антикосмополитическая кампания продолжала набирать обороты, Корецкий вернулся в Лейк-Саксесс на первое заседание Комиссии ООН по международному праву. Эта комиссия из пятнадцати человек намеревалась кодифицировать Нюрнбергские принципы и более общий Кодекс преступлений против мира и безопасности человечества[1458]. Комиссия также рассматривала возможность организации международного уголовного суда. Перед отъездом из Москвы Корецкий подготовился к заседанию, проконсультировавшись с Никитченко, Рагинским, Коровиным и другими советскими юристами[1459]. Никитченко после Нюрнберга вернулся на свою должность в Верховном Суде СССР, но в тот момент находился под следствием по обвинению в нескольких преступлениях, включая приятельские отношения с «одной немецкой знакомой» во время процесса[1460]. Вышинский, уже пребывая в новой высокой должности министра иностранных дел, приказал Корецкому согласовывать с ним все главные решения во время заседания и решительно выступать против создания международного уголовного суда[1461].

В Лейк-Саксессе Корецкий старался следовать приказам Вышинского. Он без лишних слов отверг список возможных преступлений, представленный Секретариатом ООН для включения в Кодекс преступлений против мира и безопасности человечества, а взамен предложил, чтобы делегаты посовещались со своими правительствами для определения охвата предлагаемого проекта. Его предложение не прошло[1462]. Комиссия отобрала для будущей кодификации четырнадцать пунктов, включая разжигание гражданских беспорядков в другой стране и применение силы в нарушение международного права. Она также обсудила спорные вопросы экстрадиции и принудительной репатриации. Корецкий предложил составить другой список пунктов для кодификации, отражающий темы, которые он назвал более актуальными, в первую очередь борьбу против фашизма. Другие делегаты не поддержали его[1463].