Судьба — это мы

Может быть, и всего вернее, уже тогда, в сороковые годы, выкристаллизовывалось татьяничевское умение говорить в малом о многом. Несомненно, уже тогда оттачивалась афористичность письма, вырабатывалась зоркость взгляда, языковая строгость, дисциплина мысли и образа.

Не могу не поделиться радостью открытия удивительно ясной и графически точной панорамы, нарисованной Людмилой Татьяничевой, к примеру, в статье «Негасимые костры»{56}. Вот ее начало, ее запев, ее торжественный и светлый посыл:

«Поэзия и народ возвышаются вместе. Это старая истина, но в применении к советской поэзии и к советскому народу она звучит по-новому убедительно и молодо.

Пришла пора, когда можно говорить не только о росте, а о высоком взлете нашей поэзии, широко расправившей молодые крылья. Поэзия становится насущным хлебом человеческой души. Интерес к ней огромен.

Не пресыщенные снобы, а люди, чей труд украшает и преображает землю, являются подлинными любителями и ценителями поэзии. Для них зажигает она свои негасимые костры».

Высота и серьезность разговора — и никакой натуги, никакой выспренности, а напротив, с каждым новым абзацем поэтически образное, убедительное и живое развитие системы доказательств:

«Я видела, как мастер магнитогорского доменного цеха Константин Хабаров в свободную минуту, когда печь дышала ровно, доставал из нагрудного кармана сборник В. Маяковского и читал своим друзьям по огневой профессии стихи. Обернутая плотной серой бумагой, книга была, словно в спецовке. Как на рабочей куртке, на ней виднелись следы графита и масел».

Как точны и уместны эти примеченные зорким взглядом детали: «печь дышала ровно», «книга, словно в спецовке», «следы графита и масел» на обертке, «как на рабочей куртке».

Публицист, — считала Людмила Татьяничева, — должен быть борцом за социалистические идеалы, должен страстно ратовать за общественные интересы, всемерно поднимать общественное сознание, в меру сил и способностей своих развенчивать всяческий паразитизм, нахлебничество, потребительство. Поэтому, как в поэзии, так в прозе и в публицистике ей была близка, более того, родственна поэтическая формула Ярослава Смелякова, которую она неоднократно приводила:

Ты человек чертами всеми,
всей сутью духа своего
и выражаешь

наше время,и отвечаешь за него.

(«Винтик»)

{57}

Утверждая в публицистике нравственные и эстетические принципы социалистической нови, она боролась за них всем своим сердцем, всем талантом.

3. «УЧИТЕЛЬ, ВОСПИТАЙ УЧЕНИКА…»

Не имея за плечами и тридцати лет, она возглавила издательство, а в тридцать — областную писательскую организацию, стала организатором творческих сил на Южном Урале, заботливо опекая тех, кто делал первые шаги, проявляя максимум внимания к тем, кто составлял литературную славу края.

— Школа Магнитки, — так определил в разговоре со мной ее умение все сделать для своевременного выхода нужной книги Михаил Львов. — В 1944 году я прибыл с фронта в Челябинск. За две недели книга моих фронтовых стихов была набрана, сверстана и напечатана. Командующий дивизией, которая пополнялась и довооружалась на Урале, объявил мне тогда благодарность: «Молодцы уральцы! Они не только боеприпасами армию снабжают, они еще и о боевых стихах для армии пекутся!». Только одному ли мне адресовалась та благодарность? В первую голову ей, Татьяничевой, славному коллективу издательства, который она тогда возглавляла и вела за собой…

Вела за собой… Это очень верно сказано. На многие годы поэтесса стала учителем и литературным наставником для Валентина Сорокина, ныне известного поэта, автора многих книг, лауреата премии Ленинского комсомола. Она дала ему рекомендацию в Союз писателей и в партию, рекомендовала на Высшие литературные курсы в Москву, а по окончании их — на должность заведующего отделом поэзии вновь созданного журнала «Волга»…

Своей «крестной матерью» в литературе не раз называл в разговоре со мной Людмилу Константиновну прозаик Кирилл Усанин. Когда я попросил его рассказать об этом подробнее, он согласился с готовностью.