Судьба и ремесло

Прохожие часто останавливались перед ними, их реплики стекали куда-то в промерзлую землю, и им приходилось бочком обходить припорошенных снегом влюбленных.

Новогодние хлопоты вихрем ворвались в Шуркин дом и смешались с бархатным смехом Парфена и ароматом реденькой елочки, из-за которой столько хлопотала по привычке мать, не выходившая теперь из кухни. А Шурка ползала, как ребенок, по темному полу прихожей и распутывала гирлянду лампочек.

– Парфешка, у нас звезды нет. Можно из муки слепить, но я не сумею.

В ответ парень нежно притянул девушку за плечи.

Карие глаза ее блестели, а улыбка медленно исчезла с пухлых губ.

– Ты сама как звездочка для меня, – он быстро переводил взгляд с одного ее глаза на другой. – И какие бы тучи ни собрались надо мной, скрывая тебя, – я все равно буду пробиваться к твоему свету. Запомни это. Ведь ты – живая звездочка, не какая-то цветная стекляшка…

Перед полуночью мать уговорила Шурку надеть розовое с газовыми, пышными рукавами, платье. А каштановые волосы, модно зачесанные на бок, скалывала яркая, со стеклопластиковыми цветочками заколка. За стол девушка садилась непривычно важной, но внутренне стесненной.

– Он, наверное, помчался в Барыкино родителей поздравить, – наутро успокаивала мать не смыкавшую глаз дочку. А та, опершись о косяк, грустно смотрела в окно с затейливым морозным узором, и ей представлялся летящий сквозь заиндевелый лес мотоцикл, кирпичные корпуса Дома ветеранов и большая, в теплых тонах комната, где должны жить родители Парфена.

– Он, как снег чуть-чуть сойдет, обещал меня везти к ним, невестой представить, – ее плечи сладко содрогнулись, ощутив на мгновение тяжесть фаты.

Он вернулся в тот же день, вечером, и показался ей более привлекательным и красивым, когда остался в белой рубашке. В его лице Шура заметила, просветление…

– От моих родителей гостинцы вам, – и стеклянная ваза-тарелка наполнилась яблоками, мандаринами, зеленым и черным виноградом. Парфен выкладывал все это, восхищенно следя за девушкой.

Самой последней он достал сине-зеленую звезду. Она матово мерцала на его подрагивающей ладони.

– Вот, упала к мотоциклу прямо в лесу. Обещала исполнить наше желание.

В ответ Шура накрыла ее ладонью. Горящие взгляды их встретились, и их обоих будто что-то кольнуло. И какое-то время они избегали смотреть друг на друга.

Шура заснула с зажатыми в кулачке розовыми бусами, что надел на нее Парфен в первые секунды Нового года, отчего эта простенькая вещица сделалась для нее особенно значимой. Парень бережно уложил свою любимую в постель, а сам примостился рядом и еще долго сидел на корточках у кровати с напряженно-печальным лицом.

Он снова исчез на три дня. А у Шуры начались экзамены, самые, пожалуй, для нее трудные. Может, оттого что в замызганных троллейбусах, и во всех других стеклах, куда бы она ни заглянула, ей постоянно рисовался его странный взгляд. Словно сама судьба решила пошутить с ней! И, припадая к запотевшему окну, девушка всеми силами противилась подступающим рыданиям.

Матери было невыносимо смотреть на изнуренное лицо дочери, но она, как могла, скрывала горечь и даже пыталась убаюкивать:

– Я думаю, просто он готовит для своей Снегурочки терем. Неужели тебя скоро увезут от меня?..

Однажды глубокой ночью, в конце каникул, которые протекали для Шуры в подработке в больнице, ее вдруг пробудило неожиданно радостное беспокойство. Отбросив одеяло, она поднялась с топчана и бесшумно подбежала к окну. Внизу, взъерошенный, стоял Парфен. А в середине недели, обедая у них, он неожиданно учтиво вытянулся перед матерью Шуры и объявил: «Хочу представить девушку своим родителям». Мать испытующе долго посмотрела на дочь. А та сидела чинно, с прижатыми локтями, и сквозь напыщенную серьезность прорывались волны ликования.

– Только следи, чтоб не простудилась.

– Да я ее от целой бури сохраню! Как свою жизнь.

Пансионат раскинулся в лесопарке с вымощенными дорожками, частыми лавочками и беседками. Шурка, приближаясь к нужному корпусу, все больше робела и замедляла шаг.

У самой двери Парфену пришлось чуть подтолкнуть ее сзади и одновременно снять с нее на ходу пальтецо.

Старики Парфена оказались скромными, добродушными людьми. Оба низенькие, с дряблыми, морщинистыми лицами.

Евдокия Петровна, вся в золотисто-седых кудряшках, принаряженная в бледно-желтую шелковистую блузку, долго разбирала полную сумку продуктов у раскрытого холодильника. А затем они все по-старомодному потягивали из блюдец чай за круглым столом, да похваливали сдобное печенье, что испекла старушка накануне. Но все же какая-то неловкость сковывала их. Зато прощались душевно: девушка явно старикам понравилась.

На обратном пути, почти ночью, Парфен особенно жарко целовал ее.