Судьба и ремесло

На кровати, на стуле – везде в этой единственной комнате валялись пестрые игрушки и детские книги, но центром всего была елка, составленная из сосновых веток. Зеленые лапы и трехлитровая банка, в которой они помещались, занимали почти весь стол.

Только один уголок, где поместилась Настина кровать и тумбочка, на которой аккуратно стояли матовые пузырьки, фотографии, какие-то коробочки, был безраздельно ее, и таким, как везде, где они ютились, переезжая по казенным назначениям.

Но теперь, и капитан это сразу заметил, среди знакомых безделушек появилась небольшая, потемневшая икона. Она стояла на бархатной салфетке вместе с медной, закапанной воском, розеткой.

– Па, я хожу с мамой на работу, меня научили вбивать гвозди, – Костя носился по всему дому, распихивая вещи, и без умолку говорил, точно давно готовился к приезду отца. – На елку в группу я не ходил, там одни малолетки, и мы тебя ждали.

Всматриваясь в строгие черты потемневшего лика, капитан вдруг ясно вспомнил, как он, теряясь, сторонился священника, позвякивающего кадилом над краем мокрой ямы. Его раздражало это обросшее, отрешенное от мира лицо, эти монотонно плывущие посреди горя, крови и дыма слова, коробило само пение над растерзанными телами его ребят.

– Пап, надо долить, – позвал Костя, стягивая самодельную елку со стола.

– Конечно, давай, – согласился отец.

Тогда Костя выдвинул ящик, и в руках у него блеснула елочная звезда:

– Я сам скопил деньги, которые мама давала на «белочку», и сам купил, а твои деньги уходят на хозяйство.

Укрепление звезды и доливание воды под нарядные, колкие ветки оказалось для капитана делом тонким и более мучительным, чем борьба с колючим заграждением.

«Тоже игру придумали. Церковь? Свечи?.. Зачем сбивать пацана?.. Зачем путать?.. – думал он, хлопоча у раковины. – Вон родители смеялись над своими стариками и жили себе хорошо без попов».

Он вспомнил, как пьяный дед всячески ругал себя, выпрашивая прощения у иконки, а бабка все норовила побрызгать его из заветной бутылки.

На какое-то время капитан совсем забыл про сына, и когда услышал Костин голос, сперва даже хотел откликнуться, но ровные, тихие слова были явно обращены не к нему.

Не выпуская из рук елку и кружку, которой доливал воду, капитан отклонился назад и заглянул в комнату.

На столе уже красовались тарелки с бумажными салфетками, а в глубине, против Настиной тумбочки, с горящей свечой стоял Костя, и, по-ребячьи закручивая свободной рукой ухо, читал молитву. Потом капитан увидел, как сын перекрестился. Потом, продолжая что-то бормотать, он стал устраивать перед иконой свечу.

Стараясь не выдать себя, отец снова сунул елку под кран.

Его охватило смятение. Костин голос и полупонятные слова, из тех, что смущали его на краю могильной ямы, так неожиданно и просто вторглись в его исковерканную войной жизнь, что он решительно не знал, куда теперь кидаться.

«Икону поставили. Мой сын молится!..» – и снова перед его глазами в яростных клубах огня вздрогнул и невесомо распался пятиэтажный дом. Случайно, за десять секунд до взрыва, по ошибке связи, капитана вызвали из подвала. Утром тем, кто остался в строю, дали эти три дня оклематься.

– Смотри, пап, сделаем, как будто лучи от звезды, – протягивая золотые нити, сказал Костя и сник, глядя на отца.

Присев на корточки, капитан схватил сына за плечи, и уставился на него потерянным взглядом.

– Малыш, ты молишься?.. Кому? – наконец спросил он.

– Господу Богу, – не задумываясь, ответил Костя.

Но отец точно не слышал. Он по-прежнему не отрываясь, смотрел на сына

– Пап, я за тебя, за маму, – сбивчиво залепетал Костя, – за нас, правда, я… – вдруг на полуслове он замер, насторожился и резко рванулся, бросился в коридор.

Капитан услышал, как лязгнула задвижка, скрипнула дверь, потом что-то упало, и слабый Настин голос спросил:

– Папа?.. Он дома?

Они долго стояли возле стола, уткнувшись в плечи друг друга, одни среди целого мира, с его войнами, смертями и разлуками.

Их забытье оборвали Костины рыдания. Настя обернулась, и, метнувшись к сыну, изо всех сил прижала его к себе:

– Ну что ты, все хорошо. Папа с нами, успокойся, – захлебываясь в слезах, повторяла она, пока капитан помогал ей освобождаться от мокрой шубы.

– Сегодня у нас праздник. Сбылось, да?

Костя утвердительно кивал, тер кулаками по мокрому лицу и все пуще плакал. Плакал за всех троих, и все трое понимали это.

Оказавшись в стороне, капитан совсем растерялся. Он вцепился в мокрую шубу так, словно она была спасательным приспособлением, и отступил в прихожую. Но затаенная в глубинах души нежность росла и поднималась в нем, подступая к самым глазам. Пальцы не слушались и никак не могли отыскать петлю на вороте, казалось, еще мгновение – и он распадется на все составляющие его части.

– Он очень чуткий, нервный мальчик, – говорила Настя и одним движением устроила шубу на вешалке.

– Ну уж мальчик, он меня встретил как хозяин. Рассказал про праздник… и что ты в церкви.