Истинной причины своего отступления Юрий Дмитриевич, понятно, не мог назвать никому. Ибо за долгую бессонную ночь он смог придумать лишь один-единственный способ больше не предавать своего брата и не позорить его памяти: не приближаться к его вдове!
Осмотр медленно подрастающего Вознесенского собора уже настолько въелся в привычки великой княгини, что она продолжала навещать его даже сейчас, когда более не имелось особой надобности для оправдания долгих отлучек. Как и прежде, на протяжении многих лет, Софья Витовтовна вошла в часовню, постояла там перед крестом, размышляя о делах хозяйственных и державных. Выдержав обычный срок – час или чуть более, она вернулась к охране, повела княжича Боровского и его угрюмых длиннобородых холопов к дворцу. И хотя теперь она могла открыто возвращаться через главное крыльцо – княгиня по въевшейся за годы привычке задумчиво повернула к боковому входу.
– Дозволь обратиться, великая госпожа…
Софья Витовтовна вздрогнула, подняла голову:
– Пелагея? Что-то случилось?
– Мне показалось, великая госпожа, сие письмо срочное. Посему я позволила себе привести вестника сюда, – неказистая ключница посторонилась, открывая взгляду великой княгини усталого холопа, одетого во влажный стеганый поддоспешник.
– Моя княгиня! – Гонец преклонил колено и протянул московской правительнице пергаментный свиток.
Софья Витовтовна посмотрела на печать – и просветлела лицом:
– Награди вестника достойно, Пелагея! – громко распорядилась правительница. – Пусть он ни в чем не знает отказа!
Она поднялась до самых дверей, там повернулась к перилам, раздавила пластинку с оттиском, раскрутила письмо, поднесла к глазам…
«
– Проклятье! – Софья Витовтовна зло сжала кулаки, скомкав письмо, отшвырнула его в сторону. Выхватив в послании самое главное, она в бессилии скрипнула зубами: – Он не приедет!
Горечь, пустота, обида ледяной струей хлынули в ее душу, ударили в голову до помутнения рассудка.
Юрий не приедет! Он предал, обманул, отрекся! Все ее надежды пошли прахом, и не вернется счастливое прошлое, не будет у нее любящего и любимого мужа, не появится прочной несокрушимой опоры!
Шумно втянув носом воздух, выдохнув и снова вдохнув, Софья Витовтовна сжала пальцами перила, потом постучала по ним пальцами и, постепенно успокаиваясь, наклонилась вперед, нашла взглядом скомканный пергамент. Щелкнула пальцами, указала пальцем на ближнего охранника:
– Сделай милость, боярин, принеси мне сей свиток. Желаю перечитать. – Великая княгиня криво усмехнулась: – Возможно, я поспешила подписать ему приговор.
Боровский холоп, возвеличенный, пусть и только на словах, из рабов сразу в родовитую знать – приосанился и подчинился. Спустился с крыльца, поднял письмо, вернулся, протянул правительнице грязную и мятую грамоту.
Софья Витовтовна благодарно кивнула, развернула пергамент, перечитала еще раз. Уже не только как женщина, но и как умудренная опытом правительница. Тяжело вздохнула:
– Пожалуй, сокол мой, на сей раз ты прав, – пробормотала она себе под нос. – Как это ни обидно, но сразу после смерти супруга замуж выходить нельзя. Люди и так подозревают, что я его специально извела. Если тем же летом за младшенького брата выскочу, тогда и вовсе ничем не оправдаюсь. Нет, сразу нельзя. Надобно выждать, потерпеть. Хотя бы годик выдержать.