Судьба княгини

Она опять пробежала грамотку глазами, облизнула отчего-то пересохшие губы, втянула, помяла зубами. Покачала головой:

– Странно. Сухое больно послание. Словно бы он остыл, но скрывает… – Женщина зябко повела плечами. – Хотя нет, не мог. Не мог он меня разлюбить! Столько лет наша страсть полыхает, всего полгода назад он таким же был, как и всегда. Любил, ласкал, горел страстью. Может статься, это из-за смерти брата? Может статься, горюет?

Женщина в третий раз перечитала послание. Сердечные переживания окончательно отпустили ее разум, и княгиня-мать наконец-то разглядела в грамоте из Галича самое главное:

– Получается, что Юра остается в своем уделе? Сюда, в столицу, он не поедет вообще? Он пишет, что не желает смуты! – Софья Витовтовна несколько раз отерла подбородок, как это всегда делают думные бояре, изображая мыслительные старания. – Выходит, Москва ему не нужна? Но если так, то великим князем станет мой сын! Ну да, конечно, почему же нет? – Женщина заметалась по крыльцу от перил к перилам. – Конечно, почему же нет?! Он же наш общий сын! Отчего Юрию бороться за московский стол супротив своего сына?

Московская правительница снова смяла грамоту, вскинула кулак к подбородку, с силой его прижав. Затем стала торопливо загибать пальцы, старательно шевеля губами и наконец подвела итог:

– Шестое апреля. Сорокадневный траур закончился еще шестого числа. Значит, уже десять дней, как пора!

18 апреля 1425 года

Москва, Кремль, великокняжеский дворец

В это утро няньки одевали княжича Василия под самым пристальным вниманием вдовой великой княгини: шелковая исподняя рубашка, заправленная в штанишки из коричневого бархата и алые лайковые сапожки с золотой вышивкой рубчиком по голенищу. На плечах – ферязь без рукавов из бурого индийского сукна, с нашитыми синими и красными шелковыми кружками, в которых поблескивали красные и синие самоцветы, и вышитыми золотом стеблями, каковые заканчивались серебряными бутонами. На ферязь легло оплечье, сплошь состоящее из закрепленных на золотой сетке самоцветов, сплетающихся в некую петлистую вязь, похожую на арабскую, но не имеющую буквенного смысла. Ферязь прижал к телу широкий пояс с пряжкой, украшенный двуглавым орлом из слоновой кости поверх эмали, и плотно наклепанных одна к другой золотых накладок с янтарем, агатами и яхонтами. Между накладок на поясе покачивались два небольших ножа с наборными рукоятями, поясная сумка – все украшенное золотом и янтарем. Голову Василия увенчала округлая войлочная шапочка с собольей оторочкой, а завершила наряд подбитая бобром парчовая шуба, тоже нагруженная шитьем и самоцветами.

По окончании общих стараний десятилетний мальчик стал напоминать индийскую статуэтку – дорогую ювелирную игрушку из заморских земель. Однако матушку таковой результат устроил, и она махнула рукой княжичу Боровскому:

– Посылай холопов к звонарям! Пусть начинают.

Софья Витовтовна еще раз придирчиво осмотрела свое дитя, промокнула ему губы платком и наконец решилась:

– Пойдем!

К этому времени одна за другой запели, заголосили звонницы колокольным боем: неурочным, однако же не тревожным, набатным – а переливчатым, праздничным.

Во всех краях Москвы и ближнего Подмосковья люди подняли головы, прислушиваясь к песне колоколен. Иные, не распознав в звоне опасности, вернулись к работе – однако же очень многие, оставив дела, потянулись в Кремль, к великокняжескому дворцу, дабы понять, что вдруг такое важное сейчас происходит?

Софья Витовтовна остановилась изнутри перед дверьми на главное крыльцо, еще раз осмотрела ребенка, поправляя одежду и стряхивая некие невидимые соринки, затем так же пристально вгляделась в лица девок, конюхов и истопников.

Княгиня наконец-то придумала, как можно использовать преданность дворцовой челяди. Раскрыв все сундуки, шкафы и пыльные кладовки, она нарядила рабов в самые дорогие наряды – в великокняжеские охабни и шубы, свои старые платья, в мужние плащи. Ведь правитель державы не может ходить один, его всегда окружает самая знатная свита преданных бояр и князей!

Именно ее – всеобщую поддержку русской знати – и должны были изображать слуги.

Московская правительница очень рассчитывала на то, что снизу, с площади, московский люд никого на высоком крыльце не узнает. Дорогими нарядами впечатлится, да в знатность свиты и поверит. А что лица незнакомые – так мало ли из каких окраин правительница себе сторонников созвала? Одной токмо Москвой Святая Русь не заканчивается.

Сжав в кулаке сплетенный из ивы и крапивной нити амулет, наговоренный ночью на отведение глаз, Софья Витовтовна напоследок остановилась взглядом на самой доверенной рабыне, ныне совсем затертой богато наряженными слугами.

– Я там скамеечку у перил поставила, – торопливо сообщила Пелагея и показала кувшин. – Кисель на случай, коли в горле запершит.

Княгиня молча кивнула, развернулась и гордо вскинула подбородок:

– Открывайте!