Судьба протягивает руку

Именно таким я и хотел сделать Гошу, но ещё мне хотелось показать в этом герое необычного представителя рабочего класса. Гоша в сценарии Черныха – обыкновенный строитель, но мне этой краски было недостаточно, хотелось найти более интересное решение. И вот я откуда-то из газет почерпнул сведения об особой пролетарской породе – квалифицированных рабочих, которые не просто у станка стоят, делают механическую работу, а вовлечены в исследовательскую деятельность наравне с инженерами, заняты экспериментами вместе с учёными, придумывают технологии и в итоге становятся соавторами изобретений и открытий.

Чтобы прогрузиться в тему, я даже познакомился с редактором журнала «Изобретатель и рационализатор», попросил найти мне прототип, правда, реальные рационализаторы меня ничем не обогатили, единственное – стало понятно, что Гошу следует погрузить в академическую среду. Исходя из этого принципа, подбирались Гошины друзья, появляющиеся на пикнике.

Мне хотелось создать образ неординарного рабочего ещё и потому, что в кино и на эстраде 70-х годов уже прочно прижились работяги-пьяницы, ни на что не способные дурачки из простонародья – целая галерея отталкивающих портретов, разнообразные вариации на тему «в греческом зале».

Кроме подбора актёров, возникали, разумеется, и другие проблемы. Довольно долго я не мог определиться с композитором, не очень понимая, какой вообще должна быть музыка. Рассматривался даже вариант использовать только известные песни, ставшие приметой времени. У нас на студии был очень хороший музыкальный редактор, Минна Яковлевна Бланк, я предлагал ей разные варианты, и она из моих довольно сбивчивых объяснений сделала неожиданный вывод: «Вы знаете, вам нужен Серёжа Никитин…» А я даже не знал, что он пишет музыку, Никитин был мне известен только как исполнитель песен Таривердиева в «Иронии судьбы».

И вот Серёжа пришёл на студию, прихватив с собой товарища, Дмитрия Сухарева. К этому времени мы уже сняли значительную часть картины, поэтому я смог показать почти половину фильма и таким образом столкнулся с одной из первых зрительских реакций. После просмотра спросил:

– Ну как вам?

– Потрясающе!

Показалось, они были искренне впечатлены увиденным.

Буквально через три дня Никитин и Сухарев позвали меня в гости показать, что у них получилось. Это была «Александра», прослушав которую я растерянно сказал: «Ребята, вы не поняли, видимо… Александра появляется только во второй серии, поэтому не может в начале фильма звучать песня про Александру…»

Я поймал на себе по-доброму ироничный взгляд, и до меня, наконец, дошло: боже, да это же находка! Как здорово, как красиво – ещё ничего не известно о будущем, а уже звучит «Александра»!

Никитин оказался настоящим перфекционистом, доделывал, дотачивал, совершенствовал. Поначалу «Александра» звучала в другом ритме и только после настойчивых творческих поисков превратилась в вальс. Возникла и небольшая проблема с текстом Сухарева, Серёже не хватало слов, хотелось выйти на обобщения, и тогда он позвал Визбора, и тот довольно быстро придумал строфу: «Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо…» Юра, кстати, тоже влюбился в картину, стал её настоящим популяризатором: Никитин мне рассказывал, как он после выхода кино на экраны водил своих друзей-космонавтов на «Москву…», а ведь надо было ещё умудриться билеты достать!

Съёмки запомнились как бесконечная череда нестыковок и связанных с ними волнений. Но в принципе это обычное дело для режиссёра, когда ты не можешь расслабиться ни на минуту, всё время нужно принимать решения, выходить из положения. Не добавляло положительных эмоций осознание, что большинство артистов, да и группа в целом, стесняются картины, в которой участвуют. Для них фильм «Москва слезам не верит» был едва ли не чем-то постыдным. Или уж во всяком случае относились они к нему как чему-то совершенно немодному.

И оператор стесняется, роняет фразочки, дескать, как же это вторично, сколько раз я такое уже снимал. И остальные приходят на площадку с выражением утомлённых дурной работой. Столкнувшись с такой реакцией, теряешься: тебе хочется верить, что открываешь новую веху в истории искусства, а слышишь от коллег нечто из булгаковского «Театрального романа»: «Новую пьесу написали? А что, старых хороших разве мало?..»

Это ощущение меня стало угнетать, и однажды я взорвался. Эмоции копились долго, с самого начала съёмок. Я стал понимать, что Слабневич работает через силу, он пришёл со своим вторым оператором, и я сообразил, что Игорь Михайлович хочет ему передать картину, самоустранившись под каким-нибудь благовидным предлогом. Снимет, скажем, четверть материала и заявит, что уходит на другое кино, что доделывать фильм будет второй оператор, Игорь Бек. Кстати, я думаю, он бы неплохо снял, но в любом случае ситуация унизительная и с профессиональной, и с человеческой точки зрения. Я чувствовал, что меня предадут при первой же возможности.