Судьба протягивает руку

„Он был выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому времени того периода, в которое протекала его жизнь. Сталин был человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой силы воли, резким, жёстким, беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить… В его произведениях звучала исполинская сила. Эта сила настолько велика в Сталине, что казался он неповторимым среди руководителей всех времен и народов… Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали. И странное дело – держали руки по швам. Сталин обладал глубокой, лишённой всякой паники, логической и осмысленной мудростью. Он был непревзойдённым мастером находить в трудную минуту путь выхода из самого безвыходного положения… Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставлял и нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов… Он принял Россию с сохой, а оставил оснащённой атомным оружием“. Притворством или политической конъюнктурой не объяснишь такую оценку-признание со стороны верного стража Британской империи.

Основные моменты этой характеристики можно найти и в мемуарах де Голля, в воспоминаниях и переписке других политических деятелей Европы и Америки, которые имели дело со Сталиным как с военным союзником и классовым противником…»

Нина Андреева пыталась вразумлять, увещевать, но на неё обрушилась такая критика, так скоро сделали из неё пугало, что общество даже не успело разобраться, а что она такое крамольное написала. Попробуй только прояви с ней солидарность или просто выскажи сомнения в правоте огульной критики Нины Андреевой, и тут же услышишь окрик: «Как! Ты что, с ней заодно?»

Через члена худсовета Егора Яковлева, можно сказать, из первых рук, я получал сведения о новых веяниях демократизации и гласности. Он приходил на заседания худсовета, я тоже появлялся в редакции, меня даже пытались привлечь в качестве автора, правда, не очень успешно. Сейчас, тридцать лет спустя, понятно, что в «Московских новостях» сосредоточились те самые «деструктивные силы», редакция, по сути, представляла собой один из филиалов штаба восстания, хотя тогда авторы газеты казались самыми передовыми, прогрессивными, наиболее точно представляющими пути развития страны.

Моё недоумение, почему, мол, все ополчились против Нины Андреевой, было воспринято Егором Яковлевым как наивность далёкого от политики человека. А ещё, помню, как-то я позволил себе поделиться с главным редактором «Московских новостей» соображениями о Льве Разгоне – очень модной тогда фигуре. Мемуары этого писателя вышли трёхмиллионным тиражом, вошли в копилку осуждения «сталинских репрессий», правда, неожиданно выяснилось, что автор, оказывается, был в 30-е женат на дочери Глеба Бокия и делал с помощью тестя вполне успешную карьеру в ОГПУ. Об этом факте я прочитал в статье Владимира Бушина (сам Разгон эту страницу своей биографии от читателя утаил).

– Вы знаете, я тут прочёл и ахнул, – пересказываю Егору Яковлеву содержание бушинской статьи.

И вижу в его глазах такую досаду, такую растерянность, а потом мой собеседник находится:

– Да?.. Я не знал…

Но сказано это было так, что сомнений не оставалось: всё он о Льве Разгоне прекрасно знает, просто обнародовать какие-либо «порочащие сведения» в планы главного редактора «Московских новостей» не входит.

Довольно быстро утратил ко мне интерес и Святослав Николаевич Фёдоров – человек, который был очень вдохновлён перестройкой, радостно рассказывал о многотысячных митингах, заполнивших улицы и площади. О той самой демонстрации, которую я наблюдал с балкона Саши Лазарева, он отозвался весьма пылко: «Какие люди! Какие лица! Какая чистота помыслов!»

На волне перестройки Фёдоров чудесным образом стал, по сути, хозяином клиники, которая строилась на государственные деньги, но это обстоятельство в расчёт не принималось. Святослав Николаевич с головой погрузился в предпринимательство, приговаривая, что без пригляда чиновников, без государства, которое только мешает своим контролем, клиника, наконец, расцветёт.

Разумеется, без государства никакого «чуда Святослава Фёдорова» не возникло бы, да и держалось оно в значительной мере на конвейерном принципе офтальмологических операций, на умении ладить с высоким начальством, на таланте заявлять о себе в средствах массовой информации – Фёдоров не сходил с телеэкрана и страниц прессы.