Судьба «румынского золота» в России 1916–2020. Очерки истории

Центральный для советской стороны вопрос о Бессарабии с акцентом на непризнание суверенитета Румынии над территорией края (об этом ранее, 23 августа 1921 г., напоминал Чичерин Карахану[218]) для румын таковым не являлся. Свой отказ от его обсуждения на будущей конференции румынская делегация мотивировала не только «исторической и национальной точкой зрения» (до 1812 г. Бессарабия составляла интегральную часть Румынии), но и этническим составом населения («в значительном большинстве» румынским). Учитывался также и «принцип национальностей»: «население Бессарабии присоединилось к своей родине по решению, принятому 20 марта 1918 г. „Сфатул Цэрий“ – парламентом Молдавской республики, признанным правительством Керенского; румынская армия перешла Прут после решения „Сфатул Цэрий“ присоединиться к Румынии и по требованию бессарабцев»[219].

Советская делегация привела в доказательство своей правоты следующие аргументы: «Бессарабия не могла быть неразрывной частью Румынии, потому что независимость Румынии была признана в 1878 г.; с точки зрения этнографической (то есть преобладание румын. – Т.П.) можно доказать противоположное тому, что утверждает [румынская сторона]; тот факт, что Румыния стремилась в 1920 г. путем договора с санкции великих держав к присоединению Бессарабии, доказывает, что акты „Сфатул Цэрий“, касающиеся присоединения Бессарабии, не являются никоим образом неоспоримыми; провозглашение Молдавской республики (24 января 1918 г.), так же, как и образование самого „Сфатул Цэрий“, имело место в конце ноября 1917 г. после свержения правительства Керенского; независимо от того что „Сфатул Цэрий“ не имел полномочий решать вопрос о присоединении Бессарабии, его постановления были приняты под прямым давлением военных властей и под влиянием административного террора; договор, подписанный русским правительством и генералом Авереску (9 марта 1918 г.), предусматривал эвакуацию Бессарабии румынами»[220].

Спорные вопросы обговаривались, как это принято в дипломатической практике, не только за столом официальных переговоров, и нередко приватные беседы были ничуть не менее важными для уяснения позиций сторон и принятия окончательных решений. 26 сентября Филалити сообщал премьер-министру Авереску: «.Совершенно необходимо, чтобы правительство знало о моей беседе, которая состоялась у меня с Караханом наедине…» (в присутствии переводчика. – Т.П.). По словам Филалити, Карахан сказал ему: «Если я поддерживаю идею с такой настойчивостью, что нужно обсуждать вопрос о Бессарабии и меньшинствах на будущей конференции, то я делаю это не столько для московского правительства, сколько для правительства в Харькове. Украина – соседка Бессарабии, а в Харькове находится Раковский, поймите же, что вопрос о Бессарабии не может не интересовать их. Что скажут хотя бы массы на Украине, когда увидят, что я не потребовал возвращения Бессарабии, и как мы сможем объяснить нашу незаинтересованность…». В ответ Филалити заметил: «Г-н Карахан, вопрос о Бессарабии является одним из тех, который между нами и вами может быть решён только оружием, любые дискуссии мне кажутся излишними. Мы будем защищать эту румынскую провинцию всеми нашими силами и либо потерпим поражение, либо победим, но не откажемся от неё»[221].

Таким образом, предпринятые Караханом в частном порядке неоднократные попытки убедить румынского дипломата, намекая на возможность смягчения позиции советского правительства по Бессарабии, успеха не принесли. Возможно, Филалити разгадал действия своего коллеги, о которых Карахан так доносил Чичерину: «старался делать это (формулировать свои предложения. – Т.П.) таким образом, чтобы в нужный момент дать им разъяснение, уничтожающее этот смысл»^[222]. Переиграть румынского дипломата Карахану не удалось.