Судьба убийцы

Путь наружу – это всегда и путь внутрь.

Едва осознав слова Волка-Отца, я закрыла свои мысли от Виндлайера и принялась выстраивать стены. Толще и толще, крепче и крепче, и вот наконец я знаю, что Виндлайера бьют, но больше не содрогаюсь от каждого доставшегося ему удара. Выпив эликсир, он стал сильным, его магия сделалась намного сильнее моей. Но теперь я знала: путь внутрь – это и путь наружу. Когда я мысленно тянусь к нему или Двалии, я как будто открываю для них дверь в свой разум. Знает ли об этом Виндлайер? Понимает ли он, что, забравшись мне в голову, проложил мне дорогу в его собственный разум? Вряд ли. А теперь, после того что мельком открылось мне, я вовсе не хотела никогда больше заглядывать в его мысли.

Мне привиделась укрепленная цитадель на высокой скале на острове. Вершины башен походили на черепа чудовищ и смотрели на море и берег за ним пустыми глазницами. Перед моим внутренним взором промелькнул прелестный сад, где играли бледные дети, но Виндлайер – никогда. Терпеливые Слуги наставляли этих детей, учили их читать и писать чуть ли не с пеленок. Их сны собирали и хранили бережно, будто спелые фрукты.

Я увидела рынок со множеством лотков под яркими навесами. Над ним плыли запахи копченой рыбы, медовых пряников и чего-то пряного. Улыбающиеся люди бродили среди лотков, делали покупки и складывали их в сетчатые мешки. Крошечные, почти лысые собачки носились у них под ногами, визгливо тявкая. Девушка с цветами в косах торговала вразнос ярко-желтыми леденцами. Все люди там были чистенькие, хорошо одетые и радостные.

Это Клеррес, место, куда они везут меня. Вот только вряд ли меня там ждет милый садик, заботливые Слуги или залитый солнцем рынок.

Потому что на миг в мыслях Виндлайера всплыла совсем другая картина, нестерпимо страшная. Каменный мешок, освещенный факелами, высокие скамьи вдоль стен. Окровавленное создание, прикованное к столу посреди помещения. Оно душераздирающе кричит, а Двалия протягивает невозмутимому детине у стола маленький острый нож. На конторке возле нее приготовлены бумага, перо и чернила. Когда человек на столе выкрикивает разборчивое слово, она отходит, чтобы записать его, и делает рядом какие-то пометки – возможно, о том, какая именно пытка помогла развязать язык несчастному. Двалия вся такая жизнерадостная и работящая, волосы ее заплетены в косы и уложены вокруг головы, поверх нежно-голубого наряда накинута холщовая рабочая хламида, чтобы не запачкаться…

Виндлайер стоит с краю, в стороне от прочих зрителей, презренный изгой, который отводит глаза и содрогается при каждом вопле жертвы. Он не очень понимает, зачем нужно пытать этого человека. Зрители же, сидящие на скамьях, наблюдают за ходом пытки: одни таращат глаза, приоткрыв рот, другие прыскают в кулак, и странный румянец вспыхивает на их щеках. Среди них есть белокожие, беловолосые и светлоглазые, но есть и люди с темными волосами и кожей такого же насыщенного цвета, как у моих родителей. Здесь есть старики, и люди средних лет, и четверо детей, на вид даже моложе меня. И все они наблюдают за пыткой, словно за представлением.

А потом, к моему ужасу, несчастный на столе будто одеревенел. Растопырив окровавленные пальцы, он замотал головой и замер. Частое дыхание стихло; казалось, он умер.

И вдруг на одном отчаянном дыхании он закричал:

– Фитц Чивэл! Фитц! Помоги мне, о, помоги мне! Фитц! Пожалуйста, Фитц!

Двалия, услышав это, вся преобразилась. Она подняла голову, будто услышав глас бога, зовущий ее по имени, и жуткая улыбка расцвела у нее на губах! Не знаю, что она там записывала в свою тетрадь, но делала она это с восторгом.

Дописав, замерла, занеся перо над бумагой, и отдала распоряжение.

– Еще раз, – сказала она заплечных дел мастеру. – Еще раз, пожалуйста. Я должна убедиться.

– Конечно, – ответил тот.

Кожа его была бледной, волосы – белыми, но его наряд был таким ярким, словно должен был возместить недостаток цвета. Даже оливкового цвета фартук, который он носил поверх нефритово-зеленой мантии, был прекрасен: на нем были вышиты слова на незнакомом мне языке. В мочках ушей блестели серьги с изумрудами. Взяв какой-то жуткого вида маленький инструмент, палач показал его четырем Белым детям.

Глаза их широко распахнулись, когда он сказал:

– Вы еще слишком малы и не можете помнить Любимого в те дни, когда он был небелом, таким же как вы. Но я помню. Уже тогда он был непослушным и глупым мальчишкой и нарушал все правила. В точности как вы нарушили правила, решив, что вы самые умные и мы ничего не узнаем. Смотрите, куда эта дорожка привела его. Она и вас запросто приведет сюда, если не научитесь сдерживать свои желания во имя блага Слуг.

Губы самой маленькой из девочек задрожали, и она зажала себе рот ладошкой. Другой ребенок обхватил себя за плечи, но двое старших упрямо выпрямились и поджали губы.

Красивая молодая женщина со светло-золотыми волосами и молочно-белой кожей встала и сказала: