– Каждое слово, – подтвердила птица и уставилась на меня блестящим глазом.
Я вытаращил глаза: кончик ее клюва серебрился.
– Пер, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос не выдал волнения, – держи ее подальше от лица. У нее клюв в Серебре.
Парень испуганно замер и проговорил дрожащим голосом:
– Я ведь совсем не чувствую магии. Может, на меня и Серебро не подействует.
– Или подействует. Пожалуйста, пересади ее подальше от своего горла.
Он поднял руку, и ворона перебралась к нему на запястье.
– Что ты наделала? Откуда у тебя Серебро на клюве, красотка? Как ты? Ничего не болит?
Пеструха принялась приглаживать клювом маховые перья. Они не засеребрились, но я заметил, что они куда чернее, чем были раньше.
– Хеби, – каркнула она. – Хеби поделилась. Хеби научила.
Ах, ну да! Рапскаль же говорил на Делипае об «укрепляющем средстве». Как я раньше не догадался? И мне кажется или каждый раз, пообщавшись с драконами, ворона начинает лучше говорить на человеческом языке?
– Будь осторожна со своим клювом, – мягко предупредил я.
– Фитц – дур-р-рак! Я и так остор-р-рожна. Только очень устала. Отнесите меня к Совершенному. – Она снова забралась Перу на плечо, зыркнула на меня и прикрыла глаза.
Трелл крикнул нам снизу, чтобы мы пошевеливались, а то чего расселись, как чайки. Пер, пропустив приказ капитана мимо ушей, спросил:
– Так мне отнести ее к Совершенному?
– Боюсь, она все равно до него доберется. И пусть она и говорит, что осторожна, ты должен быть осторожен вдвойне. Предупреди всех, чтобы не стояли у нее на пути.
Брэшен снова взревел, и Пер торопливо полез вниз. Пока он по-паучьи карабкался и скользил по канатам, крича, что Пеструха вернулась, я спускался не столь поспешно.
– Ты что, правда принц? – спросил Кеннитссон, когда мы с ним поравнялись.
Я задумался. Принц я или бастард? Дьютифул провозгласил меня принцем.
– Принц, – тихо сказал я. – Но незаконнорожденный, а потому не стою в очереди на трон.
Тот пожал плечами – ему было неинтересно.
– Этот парень, Пер, он ведь раньше служил у тебя на конюшне?
– Да.
– Вы работаете вместе, и он совсем не выказывает тебе почтения.
– Он уважает меня, просто не напоказ. Поэтому со стороны не слишком заметно.
Кеннитссон хмыкнул, не столько презрительно, сколько задумчиво. Уже первые дни в качестве простого юнги изменили его. У него хватило ума понять, что, раз уж ему предстоит жить в кубрике с матросами вроде Ант и Пера, лучше оставить королевские замашки. Он сменил свой изящный наряд на простые холщовые штаны и хлопковую рубашку, в каких ходили мы все. А когда Ант сказала ему, что распущенные волосы могут намотаться на канат и содрать с него скальп, он стал заплетать их в косу. Ладони обмотал кожаными ремнями: я подозревал, что под ними уже образовались волдыри. Пеньковые канаты – не самая мягкая штука на свете.
Больше Кеннитссон ничего не добавил, поэтому я поспешил дальше, чтобы быть наготове, когда капитан отдаст новый приказ.
Прошло несколько десятилетий с тех пор, как я последний раз служил на корабле, и мне никогда не доводилось трудиться на палубе такого огромного судна, как Совершенный. Будучи живым, он вносил свой вклад в наше плавание. Пусть он и не мог сам поставить или убрать паруса, но мог крикнуть рулевому, чтобы подправил курс, чувствовал, где течение быстрее, и предупреждал, какой трос подтянуть. Он отлично чувствовал глубины и фарватеры и с гордостью хвастался этим умением перед новыми членами команды, когда мы выходили из гавани Делипая и после, когда мы осторожно лавировали среди Пиратских островов, прежде чем выйти в открытое море. А очутившись на просторе, он стал так быстро резать волны, что у нас не хватало рук, чтобы делать все необходимое при таком темпе.
Я не единственный удивлялся способностям живого корабля: новые матросы из Делипая в открытую восхищались тем, как Совершенный вносит свою лепту. Вскоре штурман робко попросила разрешения показать носовому изваянию свои карты и исправить их в соответствии с его указаниями. Сам Совершенный стал вести себя почти добродушно, учитывая его настроение в прошлые дни, и особенно дружелюбно он держался с Эйсыном и Кеннитссоном.
И все-таки переход из пассажиров в палубные матросы дался мне нелегко. Я всегда втайне гордился тем, как я крепок на шестом десятке. Этим я был обязан по большей части давнему исцелению Силой: та магия до сих пор бродила в моем теле, залечивая любые его повреждения. Но здоровый – еще не означает привычный к тяжелой работе. Первые дни на палубе тянулись для меня очень долго. То, как грубеют ладони от постоянного взаимодействия с жесткими пеньковыми тросами, совсем не похоже на мозоли от тренировок с мечом и топором. Ноги, руки и спина постоянно ныли. Постепенно мышцы рук снова окрепли, живот стал плоским. Тело само исцеляло себя, но восстановление причиняет боли не меньше, чем повреждение.