Я почувствовал, как он внедрил в чей-то разум эту глубинную убежденность. У меня не возникло сомнений в правдивости его слов. Он пропитал меня такой уверенностью, но потом я испугался, что он может выжечь это во мне как клеймо. На одно ужасное мгновение я поверил, что Би опасна, что она должна умереть.
Высвободиться из этой сущности было все равно что выбираться из трясины. Его разум засасывал меня, как болотный ил засасывает сапоги: моргнуть не успеешь, а уже не вылезти. Я пытался бороться с мощью не меньшей, чем у Олуха в лучшие времена. Он сжал мой разум в отвратительном объятии и вдруг стал видеть моими глазами, слышать моими ушами, чувствовать запахи и прикосновения, которые ощущал я. Я не мог поднять стены, и чем больше отступал вглубь себя, тем больше моих чувств он захватывал в свое распоряжение. Еще немного – и он поработит мое тело и волю.
Я бросился на него. Он не ожидал нападения. Неужели у него нет стен? И правда нет. Он расширил мост между нами, и я рванулся по нему. Захватил его зрение и другие чувства. Уставился на какого-то человека с выбеленным лицом, в одеждах цвета болотной жижи. Я лежал на холодном каменном полу, шею сдавливал холодный металлический ошейник. Мои руки были в свежих мелких порезах. Было холодно, все болело, глаза заплыли, по всему телу ныли ушибы. Обычные повреждения, но я лелеял каждое из них, потому что их нанес мой брат. Все это причинил мне мой брат, и теперь я ненавидел своего брата.
Я с отвращением отстранился от его мыслей. Он вцепился в меня, отказываясь отпускать. И тогда я дал ему сполна насладиться моим презрением к его слабости. Ни одна из его ран не подкосила бы воина. Шуту пришлось гораздо тяжелее. А этот малый так увлекся праведным гневом, что совсем ослабел. Жалкое ничтожество, наполненное жалостью к себе, как нарыв полон гноя.
– Я страдал! – Где-то в отдалении он произнес это вслух.
Я задел его чувства, выказав презрение к его ранам. Как легко оказалось его отвлечь.
– Виндлайер! – взмолился кто-то. – Поговори со мной. Что здесь произошло?
Кандалы натерли ему запястья. Я выбрал среди всех ощущений эту боль и сосредоточился на ней. Его руки были все в мелких порезах. Я дал ему прочувствовать резкую боль от них. Нашел у него ноющий расшатанный зуб и вытащил эту боль, заставив его обратить на нее внимание. Он начал беспомощно поскуливать. Вот он принялся бить руками, словно раздувая свои мелкие болезненные ощущения. Я заставил его резко сжать челюсти и прикусить себе язык. Он завопил – и от боли, и от понимания того, что он в моей власти. Но мне было мало. Я хотел убить его. Дал ему это понять, и он, ударившись в панику, оттолкнул мой разум. Меня отшвырнуло в собственное тело, и я сразу же поднял стены. Я лежал на палубе, свернувшись клубком, прикрывая голову и крепко держа свои стены. Задыхался, словно после учебного поединка с Барричем на топорах.
– Принц Фитц Чивэл? Фитц? Фитц!
Я открыл глаза: рядом со мной на корточках сидел Брэшен. На лице его смешались страх и облегчение.
– Что с тобой? – спросил он. И добавил, понизив голос: – Что сделал тебе Совершенный?
Я лежал, скорчившись, на палубе. День разгорался, воздух был теплый, но моя одежда пропиталась холодным потом и облепила тело. Брэшен протянул мне руку, я схватился за его предплечье и с трудом встал.
– Не корабль. Кое-что похуже. И посильнее.
– Приходи в нашу каюту. Ты выглядишь так, будто тебе не помешает выпить, а у меня есть новости.
Я покачал головой: