Судьба венценосных братьев. Дневники великого князя Константина Константиновича

Служивший в течение нескольких лет директором Пажеского корпуса Н. А. Епанчин, сказавший много нелицеприятного о Константине Константиновиче в своих эмигрантских воспоминаниях, утверждал, что, встречаясь с военной молодежью, великий князь подлаживался под нее, внушал воспитанникам, что он всецело на их стороне, чем колебал авторитет начальников корпусов и училищ.

Отчасти Епанчин прав. Но ведь и Спаситель колеблет полицейские порядки?.. Надо понять и оторванных от семьи мальчишек, которые нуждались в идеальном высоком покровителе: царского рода, стройном, красивом, ласковом, общительном, искреннем.

Вот несколько незатейливых сценок из встреч великого князя с будущими офицерами.

* * *

Воспитанники Орловского кадетского корпуса уговаривали великого князя остаться у них еще на день.

– Не могу, еще надо побывать в трех городах, а дома меня ждут дети.

– Но мы же тоже ваши дети, – возразил один из кадет.

* * *

Великий князь гулял по Стрельне и заметил кадета с черными погонами и зеленым кушаком. Решив, что он из его любимого Псковского корпуса, Константин Константинович позвал мальчика. Когда он подошел, великий князь понял, что ошибся: на погонах выделялись буквы «ЯК» – Ярославский корпус.

– Кадет, как тебя зовут?

– Шлиппенбах, ваше высочество!

– О!.. Скажи, откуда это: «Сдается пылкий Шлиппенбах»?

– Из «Полтавы» Пушкина, ваше высочество!

– А ты будешь сдаваться?

– Никак нет! – последовал пылкий ответ.

* * *

В Сумском кадетской корпусе великий князь услышал, что фамилия одного невысокого воспитанника Шеншин. Он подозвал его, поставил на стул, чтоб быть одного с ним росту, и спросил:

– А твои папа и мама не родственники поэту Фету? У него такая же фамилия.

Шеншин вдруг заплакал.

– Он всегда плачет, когда вспоминает родителей, – объяснили другие кадеты. – Скучает шибко по ним.

Великий князь смутился и постарался развеселить мальчика.

Шеншин в конце концов рассмеялся, а слезы продолжали течь, и Константин Константинович утирал их своими перчатками.

* * *

В Воронежском корпусе обеденное место великого князя по традиции всегда было за первым столом первой роты, где сидели самые высокие кадеты. Константин Константинович обычно вступал с ними в непринужденную дружественную беседу.

– Ты, Арнольд, по-грузински говоришь? – обратился он к красавцу князю Микеладзе.

– Говорю, ваше высочество.

– Молодец! А то теперь есть грузины, не знающие родного языка… А я, брат, знаю, что ты из Кулашей.

– Откуда же вам известно, ваше высочество? – изумился Микеладзе.

– Вот знаю! – добродушно рассмеялся великий князь. – От старого князя Давида Микеладзе. Он тебе кем приходится?

– Дедом двоюродным.

– Он мне и сказал, что кроме Кулашей нигде нет и не было Микеладзе, а кроме Микеладзе, никого нет в Кулашах. Вот тебе и весь фокус-покус.

* * *

Кадет по фамилии Середа «за тихие успехи и громкое поведение» был исключен из Полтавского, а потом Воронежского корпусов. Тогда он отправился в Павловск, во дворец великого князя. Швейцар его не пустил. Середа обошел здание по парку, влез на дерево, увидел, что Константин Константинович сидит в своем кабинете у раскрытого окна и, недолго думая, влез в окно. Великий князь узнал мальчика.

– Середа, что ты тут делаешь?

– В-в-ваше и-и-императорское в-в-высочество, – сильно заикаясь, отвечал Середа, – оп-пять выперли.

– Так… Что же ты теперь думаешь делать?

– В-в-ваше и-и-императорское в-в-высочество, д-д-думайте в-в-вы!

Константин Константинович подумал и, несмотря на существовавший запрет приема в другие военные учебные заведения исключенных кадет, тем более дважды, добился назначения сорванца в Одесский корпус. Середа вышел из него в кавалерию, заслужил в Первую мировую войну Георгиевский крест и пал смертью храбрых.

* * *

В Воронежском корпусе кадеты решили подтрунить над воспитателями и в перемену пустили в застекленную перегородку дежурной комнаты шар от кеглей. Они сами не ожидали столь оглушительного грохота и дребезжания стекол. Из дежурки выскочили Звери с испуганными лицами. Озорников тотчас поймали, заодно прихватив и хохотавшего Александра Грейца, хоть он ни в чем не был повинен, о чем сразу заявили три провинившихся кадета. Педагогический комитет постановил лишить всех четырех погон. Выстроили роту. Портной Иртыш срезал погоны с трех воспитанников, и они остались даже рады, так как ожидали, что их уволят из корпуса.

– Я не дам срезать погоны. Лучше выгоняйте, – заявил Саша Грейц.

Старенький и тщедушный Иртыш остановился, с опаской поглядывая на ослушника.

– Срезай! – приказал командир.

– Пусть только попробует, господин полковник. Я побью его.

Иртыш замялся с ножницами в руках, не решаясь исполнить приказ. Полковник понял, что назревает скандал, и злобно выкрикнул:

– Ах, так! Марш в карцер!