Судьбы передвижников

К этому времени в Куоккала, по соседству с отцом, поселился Юрий Ильич Репин – человек очень трудного, болезненного характера и такой же беспутной судьбы. Учёба не давалась юному сыну живописца, и тогда отец стал бережно поддерживать в нём едва забрезжившие способности художника. Как вольнослушатель Юрий посещал Академию художеств, но потом женился на кухарке, служившей в доме Ильи Ефимовича, и забросил учёбу. В 1907 году, когда Юрий Репин был уже отцом двоих сыновей, ему и его семье выделили часть участка в Пенатах для строительства собственного дома. Но, несмотря на все заботы, наследник великого художника так и не проникся к отцу искренней сыновней любовью. Он открыто критиковал работы Ильи Ефимовича и отговаривал желающих заниматься в отцовской мастерской, считая родителя плохим учителем. Частые размолвки с угрюмым отпрыском, безусловно, очень огорчали Репина-старшего, но ещё больше его тревожило состояние собственной правой руки, впервые возмущённо сообщившей о своём переутомлении ещё в 1899 году. И тогда не привыкший сдаваться художник стал приучать себя работать левой рукой, понимая, что на прежнее качество живописи рассчитывать будет трудно. К 1907 году Илья Репин пишет уже только левой рукой, и, хотя неприятное предвидение в общем-то оправдалось, художник продолжал часами стоять у мольберта.

Корней Чуковский рассказывал, что Илья Ефимович «замучивал себя работой до обморока, что каждая картина переписывалась им вся, без остатка, по десять-двенадцать раз, что во время создания той или иной композиции на него нередко нападало такое отчаяние, такое горькое неверие в свои силы, что он в один день уничтожал всю картину, создававшуюся в течение нескольких лет, и на следующий день снова принимался, по его выражению, “кочевряжить” её».

Увы, состояние здоровья стареющего художника уже не выдерживало неистовства молодости. Доктора ограничивают Илью Ефимовича, настаивают, предупреждают. Вынужденно подчинившись врачебному диктату, Репин работал в мастерской до часу дня, а затем нехотя предавался навязанному отдыху: «завтракал, полудремал на диване, читал корреспонденцию, только что принесённую с почты». Аккуратный во всём, Репин так же ответственно поддерживал переписку со своими многочисленными адресатами и, когда был полон сил, на все полученные письма считал своим долгом ответить, что порой занимало несколько часов его драгоценного времени. Дневной отдых продолжался недолго. Уже через два-три часа художник снова был в мастерской.

Отменный рисовальщик, Репин рисовал, даже когда из лучших побуждений его лишали кистей и карандашей. Для этого великому мастеру достаточно было макнуть в чернила окурок папиросы. В исполненных таким образом рисунках Чуковского восхищала «изощрённая тональность» чернильных пятен, а Илья Ефимович огорчённо вздыхал: «…ох, какая вышла банальщина!»

Некоторое время казалось, что горячее итальянское солнце принесло Наталье Борисовне исцеление, но, озлобленная отсрочкой, болезнь вернулась к супруге художника, не намеренной отказываться от своей жизненной философии. Не желая, чтобы за её угасанием наблюдали близкие и знакомые, Нордман-Северова удалилась в швейцарский приют для туберкулёзных больных, освободив мужа от всяких по отношению к ней обязательств и отвергая любые попытки помочь ей деньгами.

Наталья Борисовна скончалась в июне 1914 года. К похоронам на чужбине Репин не успел, но побывал на могиле жены и зарисовал место её погребения. Согласно завещанию покойной, пожизненным владельцем Пенат стал Илья Ефимович. Перейдя в дальнейшем в собственность Академии художеств, усадьба должна была превратиться в дом-музей Ильи Ефимовича Репина.

Хозяйкой в Пенатах после смерти Натальи Борисовны Нордман стала старшая дочь художника – Вера Ильинична. Все странные порядки, царившие в усадьбе при Наталье Борисовне, и в первую очередь вегетарианство, были отменены. Художник скучал по скончавшейся супруге – женщине оригинального ума, нестандартного мировоззрения, абсолютной преданности своим принципам, – и когда маленькая птичка, случайно залетев в комнату, села на изваянный Репиным бюст Натальи Борисовны, художник задумчиво произнёс: «Может быть, это её душа сегодня прилетела…»

Вместе с незамужней Верой в Пенатах поселилась вторая дочь живописца – Надежда. Окончив женские курсы лекарских помощниц, она работала в земских больницах, а после поездки в зону эпидемии тифа стала погружаться во мрак психического расстройства. В доме отца Надежда не покидала своей комнаты. Терпеливый, преисполненный сострадания к больной наследнице, Илья Ефимович пытался растормошить «оцепенелую» дочь побуждением к рисованию, и она, послушно взяв карандаш, «с беспомощной улыбкой, вызывающей тоскливую жалость», срисовывала всё, что видела – «край буфета, или угол стола, или узор на салфетке».